Список лекций Новейшая история Русской Православной Церкви (1917-2000)
Собор 1917 – 1918 годов. Неосуществлённое деяние Собора: вопрос об “имяславцах”.
- История вопроса. Схимонах Илларион и его новый “догмат” об имени Божием.
- Развитие Афонской смуты. Высылка с Афона бунтовщиков – “имяславцев”. Апелляция “имяславцев” к Всероссийскому Поместному Собору 1917 – 1918 годов.
- Подготовка вопроса на Соборе: работа подотдела “Об имени Божием”. Выводы подотдела.
- Определение патриарха Тихона и Священного Синода РПЦ об “имяславцах” от 8(21) октября 1917 года. Заключение.
Надо сказать, что “имябожническая” ересь начиналась с простого недоразумения. Родоначальником ереси является афонский схимонах Илларион (Домрачев), много лет уже подвизавшийся на Афоне и вдруг… — речь шла о совершеннейших пустяках, не имеющих никакого отношения ни к новой вере, ни к новым исповеданиям. Иллалиону было велено оставить келью (он был келиот и к своей келье он уже привык) и перейти в другое место. Илларион отказался от послушания, а на Афоне это дело недопустимое не только по уставу афонскому, но и благодатно, ибо Матерь Божия – Экономисса Афонской горы. В результате он просто покинул Святую Афонскую гору. Илларион переехал в Россию, но не пошел к священноначалию Русской Православной Церкви, не попросил себе определения, а решил, что он отныне сам себе голова. Илларион с келейником стал жить в Кавказских горах, где совместно с келейником занимался молитвой, то есть, самовольно перешел в отшельники.
Мы помним, что как свидетельствовал Серафим Саровский, что есть три служения, которые ни в коем случае нельзя брать на себя без особого призвания Божия: это есть служение Христа ради юродства, служение настоятельства и служение пустынножительства. Если самовольно взять на себя служение Христа ради юродства, то легко можно лишиться рассудка, как и свидетельствовал Серафим Саровский – “или с ума сходили или вспять возвращались”. Если Амвросий Оптинский свидетельствовал, что “даже если кто-то мысленно желает настоятельства, то для того начальнический крест вдвое тяжелее, а кто домогается настоятельства того начальнический крест раздавит”. Пустынножительство чревато многими казусами. Мы видели, что, например, епископ на покое, попросившийся в пустынножительство, был избит бесами по полусмерти[1]. (Житие свт. Никиты, бывшего затворника Печерского). Пустынножительство ни в коем случае самовольным быть не должно.
В данном случае у Иллариона, при его догматическом невежестве, пустынножительство привело очень быстро к самой натуральной ереси. В 1916 году перед смертью Илларион в последний раз высказался в следующем послании.
Письмо пустынника, схимонаха отца Иллариона отцу Вуколу, духовнику Ново‑Афонского монастыря.
“Получил я, изгнанник, за исповедание имени Божия, Илларион (Это он сам себя так именует) Ваше дорогое письмо и был без меры удивлён: Вы пишете от лица всех друзей моих и товарищей, чтобы я примирился с Церковью, признал свою ошибку и ехал бы к архиерею для присоединения с Церковью. Боже Праведный, да кто меня и когда отлучил от Церкви и за что? И в чём моя ошибка?
Если то, что я имя Божие называю Богом, то это отнюдь не моя выдумка. Целый сонм богоносных отцев единогласно как в громогласную трубу свидетельствует эту непреложную истину (ни одного богоносного отца не назвали – В.Е.). И в новейшее время великий муж Божий батюшка отец Иоанн Кронштатский, видимо исполненный Святого Духа, творивший и при жизни и теперь творящий многие чудеса и знаменья, многократно с великой силою и настоятельно утверждал в своих богодухновенных писаниях ту самую истину, что имя Божие есть сам Бог.
Если это ошибка, как Вы изволите мудрствовать, то принуждайте признать святых отцов, чудотворца отца Иоанна, что они написали ошибку, когда имели при себе Святого Духа”.
Во-первых, если бы не его полное догматическое и историко-церковное невежество, он бы должен был знать, что и святые допускали догматические ошибки: Григорий Нисский – о всеобщем покаянии, включая бесов (апостасия), мученик Лукиниан – ещё по тринитарному вопросу, по сути дела (предтеча арианства), Лев Великий – несколько догматов, которые по сути обосновывали папизм. Но полуграмотному простецу такие вещи были невдомёк.
Далее он пишет уже не догматически, а канонически: “Смиренно прошу извещайте обо всём, какой будет конец о моей книге. Синод от Церкви отлучить не имеет права, он не больше, как высшее управление её.”
Почему не имеет: суд над монахом принадлежит собору малому, поскольку даже суд над диаконом осуществляют всего три архиерея (Карф. 12‑е). В это время “имяславие” уже было осуждено и Константинопольским Патриархатом, и Святейшим Синодом (тогда) Российской Православной Церкви.
“Пишите мне обо всём.
Старец Илларион, нужно бы много писать, но не могу.
Мой адрес: Новороссийск, на Новороссийской дороге в посёлке Горный (далее не разборчиво), Прокопию Петрову в корзину для отца Иллариона”.
Дальше его, так сказать пророчество. “Воссияет правда имени Спасова, пропадёт ложь и нечестие. Подумайте, допустит ли Всеблагий Господь до того, чтобы единственное Имя, о Нём же подобает спастися, было так попрано и унижено – никогда! Оно, как и есть (то есть Имя – В.Е.) сидит на престоле Славы и поклоняется Ему всякое колено.
Вы призываете меня сознать свою ошибку, что имя Божие – сам Бог, но “ошибку” эту произнёс первый раз в России великий чудотворец Иоанн Кронштадский.
Старец Илларион, изгнанник.
Монахи (он несколько раз возвращается к одному и тому же – В.Е.), о ужас, сожгли книгу, яко вещь нетерпимую,[2] сожгли, как еретическую. История донесёт сие ужасно преступное событие на страницах своих летописей и грядущее поколение монахов и благочестивых мирян с омерзением будут читать имена ваши”.
Остаётся такой простенький вопрос – где, когда и как была издана эта книга? Учитывая, что сейчас издаётся просто пропасть всякой макулатуры с церковными или псевдо церковными названиями, но сейчас мы живём в эпоху бесцензурной печати. Тогда, в 1911, 1912, 1913 годах, когда Илларион жил уже в России, существовала духовная цензура. Спрашивается – кто, когда и как мог её пропустить? Учитывая, что человек отвечал церковно всем, вплоть до священного сана. Оказывается, что книга вышла помимо Церкви, в светском издательстве. Но, какое светское издательство могло принять такую книгу, как “На горах Кавказа”? Ясно, что для широкой публики (это же не Лев Толстой, а какой‑то безвестный схимонах, беглый с Афона) книга вряд ли могла вызвать интерес. Так вот, оказывается, что книга была издана иждивением приснопамятной Елизаветы Фёдоровны. Елизавета Фёдоровна была святой человек, но некоторая слабость к людям с подковыркой, что называется, у неё была. И это не единственный случай. Она покровительствовала Ивану Чурикову, который был можно сказать, сектант, но не сумевший собрать вокруг себя секты; она покровительствовала народному проповеднику в Предкавказье, пока он не выявился, как второй Распутин. Потом, когда ей разъяснили (уже после февральской революции), что такое она вырастила и на груди отогрела, она с удовольствием выслушивала.
Она вообще очень любила покровительствовать народным праведникам и вообще людям, которые шли как‑то в раскос с так называемым официальным православием. Казусы у неё были иногда совершенно невинные, но всё же тоже характерные. Например, взяла с собой в паломничество на Соловки Феликса Юсупова, конечно, после того, как его старший брат был убит на дуэли, то есть как бы для утешения. Елизавета Фёдоровна была подругой их матери Зинаиды Юсуповой, поэтому знала Феликса с детства. Феликс Юсупов, естественно, молиться на Соловках очень скоро соскучился и всё это ему надоело, и он отправился развеяться в Архангельск. В Архангельске Феликс немедленно купил себе белого медведя, на тот предмет, чтобы этот белый медведь выпроваживал из дома на Мойке неугодных гостей. Белого медведя поместили в особом вагоне, который прицепили к поезду Великой княгини. Встречать Великую княгиню в Петербурге приехала целая депутация, в том числе и несколько архиереев. Люди встречают поезд, а из поезда раздаётся рёв – все в полном недоумении; что происходит?! Елизавета Фёдоровна ни на йоту не смутилась: знай себе хохочет и говорит Феликсу Юсупову: ”Ты сумасшедший, ну что подумают о тебе все эти епископы?” То есть, не что о ней подумают, а о нём. У Елизаветы Фёдоровны отношение к священноначалию не слишком отличалось от принятого тогда в верхах. Уже позднее для некоторых она делала исключение и безусловно для неё авторитетом был патриарх Тихон, но уже были совсем другие времена.
Так или иначе, Елизавета Фёдоровна книгу издала своим иждивением и когда книга вышла, её дали на рецензию Антонию Храповицкому. Антоний Храповицкий дал её на прочтение одному известному миссионеру[3], миссионер написал разгромную рецензию, а её Антоний Храповицкий подписал.
Впоследствии, оказавшись с Антонием на каком‑то завтраке Елизавета Фёдоровна спросила: “Владыка Антоний! А чем это Вам не понравилась книга отца Иллариона?” Тот отвечал совершенно искренне, что я “её не читал, но опытный человек прочёл и я ему совершенно доверяю”. Так или иначе, книга “На горах Кавказа” в России успеха не имела.
Но дело разразилось в скандал, когда вмешался в историю постриженный ещё в Москве офицер с горячечным воображением, который однажды на учениях стал стрелять боевыми патронами и его объявили заболевшим и постригли в монахи. На Афоне, втёршись в доверие (да и вообще – дворянин и лично известный императору … и так далее) этого монаха в разрез с общими правилами, быстро посвятили в священнический сан, а через некоторое время возвели и в схиму и стал он иеросхимонах Антоний. При схиме имени не изменил, а урождённый Александр Ксаверьевич Булатович.
Что было потом? На Афоне Булатович произвёл не просто смуту, он произвёл бунт. Этот бунт захватил монастыри типа Андреевского скита, Ильинского скита, где главным образом монашество было смешанным – украинско-русское. Недовольство было между украинцами и русскими. Там, где были сплошь украинцы никакого имяславческого движения не было. А тут Булатович книгу “На горах Кавказа” воздвиг как знамя и, главным образом, она послужила не причиной, а предлогом для бунта. Вот это скопившиеся недовольство греками, украинцами, а тут бунт и можно всё.
Дальше произошло то, о чём кричали бесы – что стоял, стоял Афон, да и пал; стоял, стоял, да и зашатался. Монахи уже разгуливали пьяные, устраивали в буквальном смысле мордобой, выгоняли законнопоставленное священноначалие: отца Иеронима с братией, игумена Пантелеимонова монастыря архимандрита Мисаила с братией. Монахи эти требовали, чтобы были начальниками только те, кого они поставят. Это всё началось в 1911 году, а в 1913 году был прислан для их увещания архиепископ Никон (Рождественский), уже после того, как состоялось определение Священного Синода.
Синодское определение готовил архиепископ Сергий (Страгородский) Сказано было так: “Появившееся в последнее время и смутившее многих православных, монахов и мирян, учение схимонаха Иллариона “О сладчайшем имени Господнем Иисус” было предметом тщательного рассмотрения в Святейшем Синоде[4]. С первого же своего издания[5] книга эта многим опытным в духовной жизни показалась сомнительной. Святейшему Синоду известно, например, одна из наших знаменитых северных обителей Валаамская, где чтение книги “На горах Кавказа” было запрещено старцами.
В чём же ошибка отца Иллариона? В том, что не довольствуясь описанием умного делания, его духовных плодов, его необходимости для спасения и прочее, отец Илларион поддался искушению дать своё как бы философское объяснение: “Почему так спасительна молитва Иисусова?” И позабыв руководство святой Церкви, заблудился в своих измышлениях, выдумал, как он сам говорит, “догмат”, не встречавшийся нигде раньше и приводящий не к возвеличению сладчайшего имени Иисус и не к вящему утверждению умного делания, а совершенно наоборот.”
Далее собственное определение, православное, Священного Синода (обязательное для православных) было формулировано следующим образом. “Православное мудровование об именах Божиих таково:
- “Имя Божие свято и достопоклоняемо и вожделенно, потому что Оно служит для нас словесным обозначением Самого превожделенного святейшего Существа Бога – Источника всяких благ. Имя это – божественно, потому что открыто нам Богом, говорит нам о Боге, возносит наш ум к Богу и прочее.
В молитве, особенно Иисусовой, имя Божие и Сам Бог сознаются нами не раздельно, даже не могут и не должны быть отделены и противопоставлены одно другому. Но это только в молитве и только для нашего сердца. В богословии же, как и на деле, имя Божие есть только имя, а не Сам Бог и не Его свойство, название предмета, а не сам предмет и не может быть признано и называемо Богом (что было бы бессмысленно и богохульно), ни Божеством, потому что оно не есть и энергия Божия”.
Вот это последнее очень важно: энергия Божия не тварна, имя же тварно, существовало и до Боговоплощения, например, имя присвоенное Иисусу Навину, Иисусу, сыну Сирахову также, то есть, это имя существовало в Ветхом Завете.
Далее.
- “Имя Божие, когда произносится в молитве с верою, может творить и чудеса. Но не само собою, не вследствие некоей навсегда заключённой в нём или к нему прикреплённой Божественной силы, которая действовала бы уже механически, а так, что Господь, видя веру нашу и в силу Своего неложного обетования, посылает Свою благодать и ею совершает чудо.
- В частности, святые таинства совершаются не по вере совершающего, не по вере приемлющего, но и не в силу произнесения или изображения имени Божия, а по молитве и вере святой Церкви, от лица которой они совершаются и в силу данного ей Господом обетования.”
Потому и молитвы и таинства законнопоставленного священника могут быть безблагодатными, если он запрещён в священнослужении, то есть он действует не как единица Церкви, а самовольно.
“Такова вера православная, отеческая и апостольская.
Теперь же Святейший Синод приглашает настоятелей и старшую братию честных обителей по прочтении сего послания отслужить соборне в присутствии всего братства молебен об обращении заблудших, положенный в Неделю Православия[6]. Если среди братства есть инакомыслящие и были споры и разделения, то инакомыслящие должны выразить своё подчинение Церкви[7] и обещание впредь от произвольных мудрований воздерживаться и ими никого не соблазнять.
Все же от сердца должны простить друг другу, что каждый в пылу споров сказал или сделал другому оскорбительного, и жить в мире, созидая своё спасение.”
Вот это, так сказать, определение Святейшего Синода, с которым и отправился архиепископ Никон (Рождественский) в сопровождении известного тоже впоследствии историка Церкви и канониста Сергея Викторовича Троицкого. Они были приняты, так называемыми “имябожниками” (имя Божие есть Сам Бог), в штыки. Троицкого как мирянина принимали легче, чем архиепископа Никона. Обоих окрестили масонами, обвинили и их и своё монастырское начальство в том, что они Господа Иисуса Христа Богом не признают[8].
Как сказал Сергий: “В каждом народе действует десница Божия, ведущая каждый народ к предназначенный ему цели”. Очень многие имябожники надежды свои возлагали на Распутина, который посещал Афон, но он сразу же принял сторону имябожников и обещал им покровительство Двора. Четверо представителей бунтарей были представлены части царской семьи в лице императора, императрицы и наследника Алексея. Для жалобности одного из депутатов представили слепым, хотя он был зрячим. На это сразу же отозвалась Александра Фёдоровна и сказала про Никона – “какой злой архиерей, он даже слепого старца не пощадил”.
Как потом Сергий напишет Вениамину Федченкову, что подчерк‑то это старый, как будто мы не знаем из истории Византии, как часто разные еретические течения из всех сил пытались заручиться покровительством Двора.
Не смотря на то, что бунтовщики очень сильно старались устроить пропаганду в России, но она успеха не имела. Все бунтовщики были разосланы по разным монастырям, со временем начали каяться, стали получать разрешение, доступ к Святым Таинствам. Некоторые из них достигли праведности и даже святости. Был, например, схииеродиакон Варнава (Зайцев), который уже после войны поступил в новооткрытую Троице‑Сергиеву Лавру, скончался в начале 60‑х в молитве, покаянии и праведности.
С 1913 года до 1917 года, когда был открыт Всероссийский Собор, прошло всего четыре года. Как только был открыт Собор, поступило письмо‑прошение прямо на Собор[9], чтобы Собор не только отменил прежнее распоряжение Синода, но и наградил имябожников как исповедников веры. Написали они так:
“Святейшему Московскому поместному Собору.
Невыразимо тяжел крест у тех, кого объявили еретиками за точное исповедание святоотеческой истины. И мы, изгнанники‑воины, подаём о себе на Собор голос, смиреннейше прося внять ему; о нашем же общем деле по защите Святейшего Имени Божия посылаем вместе с этим прошением другое наше прошение с изложением нашего исповедания.
… Мы насильно были вывезены в Россию за то, что содержим святоотеческое учение об Имени Божием, в последние дни формулированное приснопамятным отцом Иоанном Кронштатским так: “Имя Божие есть Сам Бог”. Здесь же насильно сняли с нас иноческие одежды, облекли в жидовские наряды[10], объявили, что мы лишены иноческого звания и ввергли нас в неизмеримо тяжкие скорби.”
Какие же именно? “… В глазах общества, особенно его официальных представителей, мы продолжали оставаться осуждёнными, лишенными монашества и его прав лицами. В этом бесправии застала нас нынешняя всемирная война, когда наглядно обнаружилось неестественное к нам отношение со стороны Священного Синода. Когда началась война, то некоторых из нас, числившихся в запасе, немедленно взяли в ряды армии, не взирая на их монашеское звание, а других призывали постепенно по мере развития мобилизации.
Чтобы предупредить подобное беззаконие, архимандрит Давид выдавал инокам удостоверения, где было сказано, что предъявитель сего действительно имеет монашеский постриг. Но вскоре воинские начальники объявили, что Синод разъяснил, что эти удостоверения не освобождают от военной службы.
Текущая ныне война начата была с целью защиты православного государства от его окончательного разгрома и уничтожения врагами нашей веры императорами Вильгельмом и Францем Иосифом, почему участие иноков в этой войне могло быть оправдано, да и то – не достоверно.
Земно кланяясь святейшему Собору и усерднейше прося его святых молитв и благословения, смиреннейше просим восстановить нарушенные в отношении нас как святоотеческие постановления, так и законы человеческие и возвратить нас из рядов армии.”
Этого мало. Следующее прошение поступило на тот же самый Собор уже о пересмотре вопроса об имени Божием. Сказано так:
“Настоящий момент, когда в сердце православной России заседает поместный Собор,[11] является самым подходящим случаем. Но, к превеликому нашему сожалению, мы, находясь в далёких трущобах Азии, не зная заблаговременно о созыве Собора, не успели приготовить для него краткого изложения вопроса о почитании Имени Божия. Но, торопясь не опоздать с нашей просьбой, воспользовались единственно находящимся в нашем распоряжении письмом некоего имяславца к имяборцу[12] и, посылая его на Собор, просим исследовать и восстановить попранное учение: первое – об Имени Божием; второе – о Крови и Плоти Спасителя; третье – об истинности учения Святых; четвёртое – о нераздробляемости Христа и обо всём другом, нарушенном имяборцами, чего это письмо касается.
… Земно кланяясь святейшему Собору и усердно прося его святых молитв и благословения, наипаче молим восстановить истинное святоотеческое учение об Имени Божием, ибо, как гласят слова святых пророков, из‑за хулы на Него воздвигнуты на нас все те неисчислимые скорби и беды, в которые ныне пришли все народы России за тяжкую хулу имяборцев.
Прекратите святители земли Русской, ужасную хулу и имя Божие помилует Вас, ибо святой Иоанн Златоуст говорит: “Одно Имя Божие может прекратить бесчисленные войны” (т.У.166)”.
Так как на Собор писем было много, то письмо это пролежало, поэтому на тексте есть пометка – заслушано 26 марта 1918 года, то есть уже на второй сессии Собора.
Дело не было оставлено втуне. На Собор поступило свидетельство архимандрита Кирика (на тот момент настоятеля Одесского подворья Афонского Пантелеимоновского монастыря)[13]. В частности, он засвидетельствовал некоторые моменты в истории вопроса. Например, незадолго до открытого бунта имябожников на Афоне был Григорий Ефимович Распутин, который протежировал имябожникам представиться императору и императрице в Царском селе. Были представлены схимонах Мартиниан и родной брат его монах Ириней, схимонах Исакий и монах Манассия. Монах Мартиниан был представлен слепым. За имяславцев выступал царь и после революции, так как помнил, что за них ручался Григорий Распутин. Поэтому и по предстательству Григория Распутина при разборе сего дела в Московской синодальной конторе имяславцы были оправданы (там председательствовал Макарий Невский). Данный факт и дал повод “упорствующим и сопротивляющимся власти церковной снова беспокоить Церковь Божию в лице церковного Всероссийского Собора, куда они подали своё новое заявление об установлении нового догмата и правоты, якобы, нового неслыханного учения”.
“Да даст им Господь Бог чувство покаяния истинного и смиренное подчинение голосу святой Матери Церкви. Архимандрит Кирик”.
Были ещё несколько жалоб. 15 октября 1917 года – новое прошение афонских иноков на Всероссийский поместный Собор. Далее, 3‑я жалоба афонских иноков во Всероссийский поместный Собор от 27 октября 1917 года (25 подписей).
Письмо (первое по времени) поступило тогда, когда уже существовал принятый Собором устав Собора. Никакая жалоба не могла поступить на рассмотрение Собора, пока она не была не только рассмотрена, но обработана соответствующим отделом уже из имеющихся на Соборе.
Письмо передали в миссионерский отдел, раз речь идёт о каком‑либо проповедании. Для рассмотрения дела имябожников, поскольку оно относится и к догматике православной, и к церковному строительству, был организован подотдел под председательством архиепископа Феофана (Быстрова).
Члены этого подотдела[14]: протоиерей Д.В. Рождественский – Московская Духовная Академия, специалист по Ветхому Завету; профессор священник Прилуцкий; профессор Иван Васильевич Попов – Петербургская Духовная Академия; профессор Лев Иванович Писарев; профессор Сергей Николаевич Булгаков – мирянин, философ, который относился к имябожникам с самой живой симпатией, разделявший в основном их мнения и называл он их “имяславцами”, а не “имябожниками”; профессор князь Евгений Николаевич Трубецкой; профессор Иван Иванович Соколов– Петербургская Духовная Академия; профессор Карабинов; профессор архимандрит Гурий; архимандрит Матфий; архимандрит Александр; князь Григорий Трубецкой; протоиерей Фёдор Воловей; Кальнев, Зунцевич; и исполняющий обязанности секретаря Василий Иванович Зеленцов (в будущем мученик архиепископ); преосвященный Павел – архиепископ Николо-Уссурийский; преосвященный Феофан (Туляков), епископ Калужский; граф Пётр Апраксин; Павел Борисович Мансуров и В.П. Георгиевский.
В результате работы комиссия пришла к неоспоримому выводу, что Синодальное определение было абсолютно правильным, что всё поведение священноначалия в отношении имябожников не может быть квалифицировано как гонение. В принципе монахов удалили с Афона за разбой, за незаконное овладение ризницей, за попытку овладения монастырской кассой и за прочие скаредные дела. В частности сказано было так: “Пришли к неоспоримому выводу, что возникновение и развитие смуты объяснялось не столько религиозными причинами, сколько многолетней, ведущейся у них на Афоне борьбой между малороссами и великороссами.”
При рассмотрении дела оказалось, что у монахов идёт смута в умах и вряд ли спорящиеся отдают себе отчёт в том, о чём они спорят – ссорятся и доносят друг на друга, дисциплина расшатана чрезвычайно. “Поэтому я и предлагал[15] послать на Афон авторитетное лицо, богословски образованное и опытное в монашеской жизни, которое осталось бы на некоторое время жить там, чтобы вразумить афонитов и водворить порядок в их жизни. И указывал на архимандрита Арсения (Жадановского) – настоятеля Чудова монастыря (ныне епископ) как на способного сделать это. Но вместо архимандрита Арсения на Афон был послан архиепископ Никон, который действовал под давлением указанной ему необходимости – спасать русское положение на Афоне.”
Надо сказать, что греки этим движением вовсе не были захвачены; в то же время уже раздавались голоса и на Карее и в Ватопедском монастыре, воспользовавшись этой имябожнической смутой, выселить всех русских с Афона.
Из сообщения П.Б. Мансурова (члена подотдела): “Впоследствии, после всех мероприятий архиепископа Никона, когда я был в Петрограде и представлялся государю, он спросил моего мнения о действиях архиепископа Никона на Афоне. Я ответил в том смысле, что если смотреть с канонической точки зрения, то действия архиерея правильные, а если признать, что архиепископ Никон должен был главным образом убеждать, то надо признать, что он поторопился с крутыми мерами. Государь сказал, что он, хотя и не читал книги “На горах Кавказа”, но Булатовича знает как лихого офицера, и вообще говорил об “имяславцах”-афонитах сочувственно.”
Павел Борисович Мансуров добавил, что ему стало известным, что Вселенский патриарх Константинопольский запрашивал перед самой войной своего представителя в Москве – какие меры приняты в России Синодом по отношению к имяславцам.
Запрос патриарха был вызван обращением к нему с Афона, то есть на Афоне беспокоились о том, что как бы этих “имяслацев” не прислали обратно.
На заданный Мансурову вопрос о личности Антония Булатовича, тот ответил, что считает Булатовича искренним человеком, но по характеру – авантюристом.
Комиссия работала несколько месяцев и когда было готово заключение, то Собор уже закрывался. Несчастье в том и заключалось, что вывод — только в материалах Собора, последнего соборного определения не было – его не успели произнести. Осталась, избранная Собором, центральная церковная власть в лице патриарха Тихона, Священного Синода и Высшего Церковного Совета. Вот это соединённое присутствие – Синода и Высшего Церковного Совета и рассматривало результаты деятельности подотдела.
На основании, сказано, “всего изложенного в целях выяснения истины для епархиальных властей и всех православных христиан и для того, чтобы епархиальные власти получили определённое руководящее и законное указание от высшей церковной власти о том, как относиться им к имябожию и имябожникам – постановлено.
- Сообщить епархиальным преосвященным и опубликовать для общего сведения подлинный текст определения Святейшего Синода от 10(24) мая 1914 года архива об имябожниках с пояснительным указанием, что никакой церковной власти, подчинённой Святейшему Синоду, не было дано полномочий изменять это определение, что Московский епархиальный архиерей в сентябре 1914 года превысил свою власть, освободивши по предложению бывшего обер‑прокурора Священного Синода В.К. Саблера всех имябожников от наложенных на них церковных наказаний на всё время войны.
- .Опубликовать канонически действительное, но, вследствие насилия над Священным Синодом бывшего обер‑прокурора Священного Синода А. Волжина, доселе не опубликованное, синодальное определение от 10 марта 1916 года.
- Объявить епархиальным преосвященным и опубликовать для всеобщего сведения, что окончательный суд над упорными имябожниками высшая Российская церковная власть ещё не произвела. А посему до окончательного суда остаются в силе все касающиеся их постановления, содержащиеся в синодальных определениях 1914 и 1916 годов, коими епархиальные власти и должны неуклонно руководствоваться”.
Иными словами – всё было подтверждено.
Далее, уже из постановлений Патриарха и Священного Синода Российской Православной Церкви. Сказано так:[16]
Учение имябожников, прописанное в сочинениях иеросхимонаха Антония Булатовича и его последователей, осуждено Святейшим патриархом и Синодом Константинопольской Церкви и Священным Синодом Церкви Российской и что оказывая снисхождение к немощам заблуждающихся, Святейший Синод не изменяет своего суждения о самом заблуждении.
Осуждение самого́ еретического учения — само по себе, а отношение к заблудшим – само по себе. Заблудшие находятся под малым отлучением. То есть, они допускаются к церковной молитве в храме (не исключая и Божественной Литургии), но им запрещено причащаться Святых Христовых Тайн. После покаяния – могут немедленно приступить к принятию Святых Христовых Тайн. Смертного часа ради они исповедуются и причащаются, если сами того захотят.
Имябожники, как осуждённые церковной властью, могут быть принимаемы в церковное общение с разрешением, кому следует, священнослужения лишь по отречении от имябожничества и по изъявлении своего подчинения Святой Церкви.
Итак, постановлено:
- Данное митрополитом Макарием (бывшим Московским) разрешение в священнослужении (на время войны) афонским инокам архимандриту Давиду, иеросхимонахам Антонию Булатовичу, Силе, Варахии, Николаю, Гиацинту, Федиму, Филарету, Сергию, Илиодору, Викентию, Онуфрию, Пахомию, Макарию считать прекратившим своё действие.
- Прошение иеросхимонаха Антония Булатовича о разрешении ему священнослужения признать не заслуживающим удовлетворения, доколе он продолжает оказывать непослушание церковной власти, распространять свои, осуждаемые церковной иерархией, умствования к соблазну Церкви.
- Разъяснить иеросхимонаху Антонию, что дело об учении имябожников передано Российской церковной властью Священному Собору (будущему, конечно – В.Е.) от которого и будет зависеть разрешение всего дела по существу. О чём и послать преосвященному архиепископу Коломенскому указ.
- Вместе с тем, во избежание могущих встретиться недоразумений и для руководства по вопросу об отношении к афонским инокам‑имябожникам, сообщить настоящее постановление епархиальным преосвященным циркулярными указами.
Подписали: патриарх Тихон, митрополит Агафангел, митрополит Арсений, митрополит Сергий Владимирский (Страгородский), архиепископ Евсевий, архиепископ Михаил (Ермаков)[17].
Казалось бы, что книгу можно было бы закрыть — книгу, но не дело. Имябожничество просто отодвинулось на российскую периферию. Впоследствии оно слилось вообще с любым сектантским противлением. Кое‑что мы можем найти в “Гулаге” Солженицына: на Соловки, ставшие уже СЛОН-ом, прислали целую группу престарелых имяславцев, которые теперь уже отказывались от подписи своего имени, хотя бы на продуктовом довольствии. Тогда ещё не было общих столовых в лагерях, каждый барак получал собственное довольствие и им надо было готовить самим. В получении продуктов надо было расписаться – они расписываться отказались, и им не давали продуктов. Кончилось тем, что их отвезли на один из островов архипелага, где они умерли от голода.
“Имяславие” распространилось по кубанским станицам. Там они с именем Божиим на устах преследовали православное духовенство и разоряли маленькие, особенно женские, монастыри. Бывало, что зимой среди ночи начинали ломать ограду огорода монастырского.
Со временем некоторые поостыли, смирились, стали причащаться в сергиевских, так называемых, церквах.
Некоторые имябожники оказались за границей и им очень сочувствовал Вениамин Федченков. Он написал митрополиту Сергию целый трактат, который читать невозможно. Сколько же терпения понадобилось митрополиту Сергию, но он прочитал и написал Вениамину – “не Вам сочинить такую апологию”. В конце концов определил ему линию поведения так: “Если Вы не будете распространять этих своих взглядов ни в печати, ни в проповеди, если Вы не будете этого всего публиковать, а это останется Вашим частным мнением, то высшей церковной власти и нет причин этим делом озабочиваться”. (Письмо митрополита Сергия (Страгородского) митрополиту Вениамину (Федченкову) от 14 сентября 1938 года).
Всё это происходило в 1938 году — Вениамин в Америке, Сергий сидит с тремя архиереями (остальных посадили), Синода фактически нет. А Сергий[18] ещё находит в себе силы успокаивать и утешать сущих в Америке.
Так как Всероссийский Поместный Собор занимался по преимуществу церковным строительством, то он и занялся вопросом афонской смуты не с точки зрения догматики, а с точки зрения церковного строительства. Всё же этот монашеский бунт получил совершенно правильное церковное определение, но в смысле догматики – подотдел просто воспользовался прежним синодальным определением 1913 года.
Воспользовавшись этим, некоторые члены и даже пастыри Русской Православной Церкви пытаются уже сейчас, хотя и безуспешно, отстоять несколько препарированную, приведённую в более грамотный вид имяславческую доктрину. Из них наиболее значительной фигурой считается архиепископ Илларион (Алфеев).
Любое лжеучение получает название ереси после осуждения его либо Вселенским Собором, либо Поместным Собором, к которому присоединилась вся православная полнота.
Ересью мы это пока не называем, но несомненно, что это есть лжеучение, четверящее Святую Троицу: Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой, а если Бог – имя Божие, так это уже не Троица, а четверица.
[1] См. в кн.: Сергия (Клименко), монахиня. “Минувшее развёртывает свиток …” М. “Казак”, 1998 г., с.73.
[2] Действительно, в июле 1913 года на Валааме книгу “На горах Кавказа” сожгли, как еретическую.
[3] На самом деле, афонскому монаху Хрисанфу (Потаньеву).
[4] Притом, сразу скажем, уже после константинопольского определения; Российский Синод рассматривал заново.
[5] Второе издание финансировал Булатович.
[6] Торжества Православия.
[7] То есть в порядке канонического послушания. Это подчерк Сергия. Он и впредь будет поступать точно также.
[8] На Афоне к этому времени смута уже передавалась как зараза и с Афона пришлось вывести 113 человек.
[9] В день Крестовоздвижения 14 сентября 1917 года (ст.ст.).
[10] Облекли в мирскую одежду.
[11] Помечено тем же числом 14 сентября.
[12] Православных они уже называют “имяборцами”.
[13] Потом он переедет на Афон, будет духовником Вениамина Федченкова и кончит дни всеми уважаемым старцем.
[14] Главным образом академический профессорско преподавательский состав.
[15] Это архиепископ Феофан (Быстров).
[16] 8(21) октября 1918 года.
[17] Будущий митрополит Киевский.
[18] Сергий называл Булатовича – иерогусар.