Новейшая история Русской Православной Церкви. Лекция №57

Список лекций Новейшая история Русской Православной Церкви (1917-2000)

Церковно-государственные отношения в правление Брежнева:

1970 год – начало 80‑х годов.

  1. Новый Мирабо Советского Союза – отчёт В. Фурова за 1974 год.
  2. Поправки к законодательству 1929 года: постановление Президиума Верховного Совета от 23 июня 1975 года.
  3. Деятельность священника Димитрия Дудко в конце 70‑х годов; дело Дудко 1980 года. Заключение.

Вторая половина периода правления Брежнева с 1974 по 1982 годы отличается тем, что, видимо, именно с этого периода советская система начинает сыпаться. Как и Российская империя, она начинает осыпаться сначала в мозгах. Первый признак – слово “гэбэшник” и “гэбист” становится позорным, так же, как и в царской России, начиная с николаевского, то есть, с застойного периода – после 1825 года, после казни декабристов. До этого никакие “правоохранительные органы”, сыскная часть, не были теми людьми, от которых шарахались. Это началось при Николае.

Быть может, за хребтом Кавказа

Укроюсь от твоих пашей,

От их всевидящего глаза,

От их всеслышащих ушей.

Солженицын заметил, что “царизм проиграл свою голову не в уличных перестрелках февраля, а тогда, в николаевский застойный период, когда даже гвардеец жандарму руки не подавал”.

Перед лицом Запада, в отличие от сталинского времени, вся советская внешняя политика начинает внутренне дребезжать, как колокол, отлитый с пузырями. Это и есть причина, почему, например, выслали Солженицына (через арест), то есть он отказался сам выезжать, а посадить его не решились. В 1974 году в одной только Москве насчитывалось до 10 тысяч человек отказников и они не бедствовали, значит, кто‑то их кормил.

В контексте этой эпохи появляется некий отчёт В. Фурова – четвёртого заместителя Куроедова (председателя Совета по делам религий), и этот отчёт была первая самостоятельная работа Фурова. Конечно, отчёт Фурова всерьёз существовал только для западных людей, даже сослуживцы Фурова по Совету по делам религий негодовали на него.

Мирабо – деятель раннего периода Великой французской революции — требовал “надеть намордник на духовенство”. Вот и Фуров заявляет, что (со товарищи) уже надели на духовенство намордник.

Фуров пишет: “Осуществляя постоянный негласный контроль за деятельностью Синода, ответственные сотрудники Совета проводят систематическую воспитательно‑разъяснительную работу с членами Синода, устанавливают с ними доверительные контакты, формируют их патриотические взгляды и настроения, а через них и с их помощью оказывают необходимое влияние на весь епископат”.

Вот так. Постоянные члены Синода все уже были в зрелых летах – самые молодые: Никодим и ныне здравствующий Алекси́й II — 1929 года рождения. Каким образом Фуров мог формировать их “патриотические взгляды”?

Далее Фуров пишет, что весьма условно можно разделить епископат на три группы:

“1. правящие архиереи, которые и на словах и на деле подтверждают не только лояльность, но и патриотичность к социалистическому обществу; строго соблюдают законы о культах и в том же духе воспитывают приходское духовенство, верующих; реально сознают, что наше государство не заинтересовано в возвышении роли религии и Церкви в обществе и, понимая это, не проявляют особенной активности в расширении влияния православия среди населения”.

В эту группу попал весь постоянный состав Синода, начиная с патриарха Пимена, то есть Филарет Денисенко (ныне анафематствованный), нынешний патриарх Алекси́й II, Никодим, Ювеналий, Питирим.

“2. Правящие архиереи, которые стоят на лояльных позициях к государству, правильно относятся к закону о культах и соблюдают их, но в своей повседневной административной и идеологической деятельности стремятся к активизации служителей культа и церковного актива; выступают за повышение роли Церкви в личной, семейной и общественной жизни с помощью модернизированных или традиционных концепций, взглядов, подбирают на священнические должности молодёжь – ретивых ревнителей православного благочестия”.

В эту категорию попадают такие люди, как Леонид Поляков, многие годы (до смерти) занимавший Рижскую и Латвийскую кафедру, Иоанн Вендланд, Ростовский и Ярославский, Антоний Мельников (после смерти Никодима станет Ленинградским) и так далее.

“3. Это та часть епископата, у которой в разное время проявлялись и проявляются попытки обойти законы о культах. Некоторые их них — религиозно консервативны, другие способны на фальсификацию положения в епархиях и сложившихся отношений к ним органов власти. У третьих замечены попытки подкупа уполномоченных и клеветы на них и на должностных лиц местных органов власти”.

К этой категории относятся ныне здравствующий Хризоступ Мартишкин (тогда Иркутский, потом Курский, сейчас Виленский и Литовский), Иоанн Снычев (приснопамятный), Владимир Котляров (ныне здравствующий, Санкт-Петербурский), Николай Кутепов (Нижегородский, † 2003 г.), Михаил Мудъюгин, последняя кафедра Вологодская.

“Совет и его уполномоченные на местах уделяют постоянное и неослабное внимание изучению состава и деятельности не только членов Синода, но и широкого круга епископата. Ни одно рукоположение во епископа, ни одно перемещение не проходит без тщательной проверки кандидатур ответственными сотрудниками Совета в тесной связи с уполномоченными, местными органами и соответствующими заинтересованными организациями”.

Фурова в Совете за этот кусочек отчёта хотели бить; и в начале 1979 года его сняли с работы, но после того, как этот отчёт опубликовали в Вестнике РХД. На что Никита Струве сделал своё маленькое резюме и написал, что “если в таких условиях Церковь продолжает жить, значит, не человеческими усилиями она стоит, а исключительно Божьей благодатью”.

Конечно, изучать деятельность широкого круга епископата никому не возбраняется. Надо сказать другое, что внутри самой Патриархии изучение такого подробнейшего досье, а перед этим составление этого подробнейшего досье осуществлялось, и занимался этим ныне здравствующий протоиерей Диваков – начальник канцелярии Московской Патриархии.

Что касается рукоположения во епископы, то Совету по делам религий было строжайше запрещено кого‑либо рекомендовать; они могли, в крайнем случае, соглашаться или не соглашаться. В истории известны несколько случаев, когда выступали против конкретной личности, как правило, с подачи местного уполномоченного. Например, Тавриона Батовского Алекси́й I собирался рекомендовать на Курскую кафедру; Совет возбранил. Но фактически и назначение было не совсем удачно, так как у Тавриона в это время уже был рак желудка; ему было гораздо лучше оставаться духовником в Рижской Преображенской пустыне и старцем, к которому съезжалась вся Россия. В своё время Карпов возбранил кандидатуру Дмитрия Ивановича Боголюбова на должность ректора высших богословских курсов, так он стал духовников Московской духовной академии.

Обычно, когда человек прошел Синод, то оповещали Совет по делам религий, что на вдовствующую кафедру направляется такой‑то.

Конечно, если представитель Церкви выезжал за границу, то при возвращении от него требовали отчёт, причём в отчёте указывалась кличка. Например, нынешний патриарх имел кличку “Дроздов”, Питирим – “Аббат”, Ювеналий – “Адамант”. Может, именно отсюда идёт миф о тесном сотрудничестве священнослужителей с государственными структурами.

Но достаточно было просто отказаться от поездок за границу, как Мануил Лемешевский и как его ученик Иоанн Снычёв — и всё; зацепляли как раз этими заграничными поездками.

Другое дело, когда человека завербовывали, а завербовывали обычно среднее духовенство; и то, если человек сам не “шел на прикормку”, то его оставляли в покое.

Учебно‑педагогическая деятельность Русской Православной Церкви включала, по выражению Фурова, “комплекс мероприятий”, учитывающий преподавание в духовных школах конституции СССР. Но ведь это был важнейший предмет, потому что человек должен был знать законы, чтобы знать свои права. Преподавание конституции СССР ввели довольно поздно, в 1974 году и одним из первых преподавателей конституции СССР был протоиерей Александр Салтыков (ныне здравствующий, тогда мирянин). Преподавалась и история СССР – тем более её нельзя не знать; проведение различных “культурно‑просветительных мероприятий” (сводились к посещению музеев); введёны в программу дополнительные темы по нравственному богословию.

И это, по словам Фурова, “даёт возможность в определённой мере воздействовать на будущих служителей культа, расширить его теоретические и практические познания в материалистическом духе” (курсив наш – В.Е.).

Можно отследить тенденции, которые в отчёте не упомянуты, например, старались не брать в академию людей с высшим образованием, так как тогда человек получал бы второе образование. Поэтому часто поступали так – учились три-четыре года, а потом поступали; или брал человек характеристику в аспирантуру, а сам поступал в семинарию или академию.

Ограничения по приёму в академию, по словам Фурова, были направлены на “ограничение влияния духовенства на паству”; но так как в академию старались брать и людей из простых семей (и чтобы человек отслужил в армии) и людей с образованием, то в составе духовенства были люди (половина) образованные или настроенные на самообразование, а вторая половина – из простых. Ограничить влияние таким образом было невозможно. (На каждую половину – свой контингент верующих).

Ограничить влияние можно было двумя способами:

  1. Низкой нравственностью, скандальными грехопадениями самого священника. Но (удивительное дело!) именно с такими боролись сами контролирующие органы;
  2. Маловерие или неверие самого священника. Это как раз ситуация рассказа Шукшина “Верую”; но такие, как правило, сами не выдерживали и спивались.

Что касается воспитательного значения (Фуров этого не понимал), то наибольшее воспитание делала литургия; весь православный церковный богослужебный круг имеет громадное воспитательное значение.

Хотя документ (отчёт Фурова) вышел для служебного пользования, но в 1976 году о нём уже было известно широко. Все архиереи из “3‑й категории” его доклада оставались на своих местах, а если и переводились, то всегда ближе к центру и именно туда, где они “могли быть полезны словом благочестия” (Апост. прав. 14‑е).

Издательский отдел Московской Патриархии в 70‑е годы возглавлял Питирим, который (по документу) числился в первой группе лояльности, как только мог, обходил все препоны. Вплоть до того, что своему сотруднику Валентину Никитину заказывал статью, а для получения разрешения на публикацию шел сам и статью приписывал своей двоюродной сестре, умершей уже два года назад, и говорил, что это его долг совести.

Все публикации даже в ЖМП (журнал Московской Патриархии) шли по тройной цензуре: первая цензура – внутренняя (ответственный секретарь Комаров), затем сотрудник Совета по делам религий (некто Валяев) и ГЛАВЛИТ. Но для того, чтобы быть цензором, – надо было понимать в литературе, а таковых и не было. Поэтому не было случая, чтобы что‑то завернули, например, из Совета по делам религий.

В 80‑е годы сотрудники Издательского отдела работали ещё “по старинке”; нередки были случаи “перестраховки”, боязнь цензурных затруднений ими явно преувеличивалась.

В конце 80‑х – в начале 90‑х годов издательство Московской Патриархии претерпело три разгона; но делал это сам Питирим, который поддался соблазну быть “аки дуб во чистом поле” и стал увольнять более или менее ярких людей, но с характерами; некоторые, доведённые “до белого каления”, сами писали заявления об увольнении. В это время, правда, Пимен был уже тяжело болен; а так — в 70‑е годы полагалось увещевать, чтобы сотрудник забрал своё заявление обратно (сотрудника для издательства найти было не так просто).


В 1975 году в церковно‑государственных отношениях происходит существенное изменение: вносятся поправки в “законодательство о культах”, то есть вносятся поправки в закон от 8 апреля 1929 года. Именно на основании этого закона проходил архиерейский собор 1961 года и собор 1971 года, когда Церковь скорректировала свои положения с законом 1929 года; и вдруг правительство Брежнева признаёт закон 1929 года устаревшим. Уже это должно было подсказать, что начинается внутреннее дребезжание.

Как сказано в послании Иакова (гл.1):

6 Но да просит с верою, нимало не сомневаясь, потому что сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой.

7 Да не думает такой человек получить что-нибудь от Господа.

 8 Человек с двоящимися мыслями не тверд во всех путях своих.

Референтурой Брежнева было подсказано, что неловко ссылаться на закон 1929 года, потому что он выработан тогда, когда Совета по делам религий не было и все разрешительные документы давало либо НКВД (а влияние КГБ на дела Церкви уже скрывалось; (слово “гэбэшник” и “гэбист” стало уже позорным), либо разрешительные документы давала власть на местах (Облисполком, Крайисполком).

В законе 1929 года были переписаны соответствующие статьи: 4‑я, 8‑я, 18‑я, 20‑я и некоторые другие.

18‑я статья, например, в законе 1929 года говорила о религиозном образовании – в 1929 году у Русской Православной Церкви не было ни одного учебного заведения. 18‑я статья была сориентирована на обновленцев, у которых в Ленинграде были высшие богословские курсы.

В 1975 году действуют три семинарии и две академии 18‑я статья стала звучать так: “Не допускается преподавание каких бы то ни было религиозных вероучений в учебных заведениях”[1].

В 1929 году был характерный сюжет: в 1929 году всё ещё сохранялось частное образование, частные школы; и поэтому 18‑я статья читалась так: “Запрещено преподавание в государственных и частных учебных заведениях. Преподавание религиозных вероучений может быть допущено исключительно в духовных учебных заведениях, открываемых в установленном порядке”. В новой же редакции 18‑й статьи о частных учебных заведениях ничего не говорилось (поэтому я открыла в 1987 году частную школу – В.Е.).

Епархиальные собрания (и все церковные) по закону 1929 года совершаются с разрешения высшей гражданской власти. 20‑я статья читается так: “Религиозные объединения и группы верующих могут организовывать местный, всероссийский и всесоюзный религиозные съезды и совещания на основании особых в каждом отдельном случае разрешений, получаемых

а) от НКВД РСФСР, если созывается съезд всероссийский или всесоюзный на территории РСФСР или если съезд охватывает территорию двух и более краёв, областей и губерний;

б) если съезд епархиальный, то — от соответствующего краевого, областного, губернского или окружного административного округа, если съезд является местным. Разрешение на созыв республиканских съездов, совещаний в автономных республиках выдаётся также НКВД или соответствующим органом надлежащей автономной республики”.

В новой редакции закона о культах НКВД было заменено на Совет по делам религий и сделано дополнение: “Избранные на собрании съездов религиозные центры, религиозные управления и другие религиозные организации руководят только религиозной (канонической) деятельностью объединений верующих”.

То есть, канонической, а не хозяйственной (хозяйственная не оговаривается). Положения 1961 и 1971 годов останутся до 1000‑летия крещения Руси.

В новой редакции закона о культах исключена статья 22. Статья 22 говорит о том, что “Религиозные съезды и избираемые ими исполнительные органы не имеют прав юридического лица”. И в частности, — “в) не имеют права обладать культовым имуществом или получать его по договору, или приобретать таковое путём купли, или арендовать помещения для молитвенных собраний; г) заключать какие бы то ни было договоры или сделки”. Эта статья и была исключена.

По декрету 1918 года и по законодательству 1929 года всё культовое имущество было объявлено народным достоянием и на основании этого декрета производилось изъятие церковных ценностей.

В законе 1929 года в статье 25 сказано: “Имущество, необходимое для отправления культа, как переданное по договору верующим, составившим религиозное общество, так и вновь приобретённое или пожертвованное для нужд культа является национализированным и находится на учёте соответствующего городского совета, районного или волостного исполнительного комитета и в пользовании верующих”. Это и называлось “безвозмездное пользование”.

Таким образом, не только 22 статья, но и 25 статья закона 1929 года отошли в прошлое. Но закон 1929‑го года готовился, когда ещё у Церкви не было собственных предприятий по изготовлению культового имущества. С подачи Сталина, кроме центрального, (Софринское было открыто при Пимене в 80‑е годы), более мелкие предприятия существовали и в Москве, и при каждой епархии. И закон 1975 года только узаконил то, что было введено ещё при Сталине, а Хрущев всё оставил как было. Даже когда закрывали церкви при Хрущеве, то изъятия ценностей не было, то есть, всё культовое имущество, кроме иконостаса, выносилось верующими. Поэтому, когда в 80‑е годы храмы стали открываться, то всё возвращалось.

В то же время поправки закона 1975 года были подготовлены не столь тщательно, как закон 1929 года. Например, статья 59 закона 1975 года “Религиозные шествия, совершение религиозных обрядов и церемоний под открытым небом, а также в квартирах и домах верующих допускаются с особого каждый раз разрешения исполнительным комитетом районного (городского) Совета депутатов трудящихся. Ходатайство о выдаче разрешения на религиозные шествия и совершение религиозных обрядов под открытым небом подаются не менее чем за две недели до срока назначенной церемонии”.

Вопрос – а похороны можно подать за две недели? И в 1929 году это было оговорено, сказано так: “Для религиозных служений, связанных с похоронами, вышеуказанных разрешений не требуется”. (В Законе 1975 года это оговорено не было).

В статью 59 в 1975 году был добавлен ещё один абзац: “Отправление религиозно‑культовых обрядов в квартирах и домах верующих по просьбе умирающих или тяжело больных может производиться без разрешения или уведомления исполкома районного (городского) Совета депутатов трудящихся”.

Таким образом, при Брежневе фактически были зарегистрированы те, необратимые церковно‑государственные отношения, которые сложились ещё при Сталине.

Дело Дудко.

Дело Дудко – это тот феномен русской церковной жизни, который начался в 1973 году с того, что на Западе вышла книга отца Димитрия Дудко “О нашем уповании”. Название “О нашем уповании” взято из 1 послания (гл.3, ст.15) апостола Петра, где сказано так:

15 Господа Бога святите в сердцах ваших; будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением.

Книга “О нашем уповании” была предназначена для всякого и, прежде всего, для неверующих.

Заканчивается дело Дудко в 1980-1982 годах. Дело, которое связано с арестом отца Димитрия Дудко 27 января 1980 года; затем заявление правительству, которое было обнародовано 13 июля 1980 года; и объяснение — два года спустя.

Процессы над религиозными деятелями были и раньше. Но это были процессы, так называемых, религиозных диссидентов: либо мирян, как Огородников, Пореш, либо людей типа Глеба Якунина – запрещённого священника.

Арест отца Димитрия Дудко за всю брежневскую эпоху был единственным арестом действующего и служащего священника (при Хрущеве было много). Власти этим арестом наделали себе много вреда. Нельзя забывать, что в это время была олимпиада, а растерянность властей в олимпиаду‑80 можно объяснить многими факторами, начиная с отказа Англии и Америки от участия в олимпиаде.

Власти сразу поставили себя в сложное положение – арест действующего священника, когда ещё его политическую деятельность надо было доказывать, и доказывать тогда, когда приближается олимпиада и всё и везде предаётся огласке со стороны средств массовой информации.

Отец Димитрий Дудко даже в среде религиозных диссидентов занимал совершенно особое место. Что касается таких людей, как Якунин, Регельсон, Огородников, Гайнов, то это были люди, находящихся в “напряженных отношениях” со священноначалием Русской Православной Церкви. Относительно отца Димитрия Дудко нельзя было сказать, что он находится в напряженных отношениях. Он был посвящён во иерея самим Пименом и у них были взаимно особые отношения. Поэтому когда Анатолий Васильевич Ведерников сообщал, что отцу Димитрию Дудко дают проповедовать, потому что его любит патриарх; и люди, более или менее искушенные, ничуть в этом не сомневались.

Книга “О нашем уповании” построена как диалог с прихожанами, с верующими и неверующими, и ещё помещены несколько проповедей. А после разгона властями религиозных бесед в Преображенском храме, которые проводил отец Димитрий Дудко, его вызвали в Патриархию и сообщили решение – что он переводится в ведение митрополита Серафима (Никитина), Крутицкого и Коломенского, то есть в Московскую область.

Довольно часто священники, которых переводили, не шли за новым назначением, как, например, Якунин. Отец Димитрий Дудко подчинился, получил приход. Но поскольку публикация была за границей, то власти были вынуждены действовать исподтишка – старосте сказали, чтобы с отцом Димитрием расторгли договор (действует положение 1971 года). Отца Димитрия вызвал к себе Пимен для увещания, тот приехал, прождал два часа, а потом вышел келейник и сказал, что патриарх принять не может.

После этого в зарубежных газетах поднялся переполох, что де патриарх обижает отца Димитрия, а журнал “Русское возрождение” высказался так, что власть безбожников “руками патриарха принимается душить Церковь”.

Тем временем отцу Димитрию дают новый приход, где и состоялся арест отца Димитрия 27 января 1980 года, сразу же после литургии (день святой равноапостольной Нины). При Пимене сначала всех увещевали; и если кто не поддавался на увещания, то тех запрещали.

Заявление, которое было напечатано в “Известиях”, писал не Димитрий Дудко; это типовое заявление, специально разработанное для кающихся священников, которые отказываются от своей политической антигосударственной деятельности. Отец Димитрий просмотрел это заявление и обратил внимание, что там ничего “такого” нет – ни отказа от Бога, ни отказа от пастырской деятельности, он и согласился.

Именно во время отбытия заключения Димитрий Дудко пережил серьёзную переоценку ценностей; об этом свидетельствуют его две книги: “Потерянная драхма” и “Верность в малом”.

В книгу “Верность в малом” вошли тюремные дневники Димитрия Дудко, и вот, что он писал. “Может быть, и заключение оттого, чтобы избавить меня от страшной гордости, не надо стесняться сознаться в этом. В этом сознании, может быть, больше мужества, чем в другом. Допустим, гордясь, прокричать о правде; смиренье — значит, нужно смириться перед всеми, и перед безбожниками в том числе, посчитать себя хуже всех.

Сегодня Прощённое воскресенье; соберутся в храм вечером, будут просить прощенья друг у друга, а я не пойду на службу – буду здесь в заключении; кланяюсь в ноги всем вам, мои милые люди, и прошу простить меня, великого грешника. Да, я был безжалостен и к семье, и к окружающим меня, и к моим духовным детям, и к безбожникам. Я носился со своим мнением, услаждался им – сам мучился и других мучил. Прошу простить меня.

Простите меня и вы, духовенство, что я и с вами не считался; не считался ни со временем, ни с обстоятельствами; считал, что вы не так делаете, а стои́т или падает каждый перед Богом (ср. Рим.14,4).

Кланяюсь вам всем вновь и прошу простить меня, помолитесь обо мне, грешном, мой пост будет и без вас и без служб, не забывайте меня на службах. Нужны любовь, сострадание, снисхождение, носить тяготы друг друга (ср. Гал.6,2), нужно не со вне, а изнутри просветлять, тогда и внешнее становится лучше. Это более кропотливый труд, чем внешний”.

А вот его заявление для себя, которое более радикально, чем любые опубликованные.

“Всякая власть от Бога – это сказано в Священном Писании, если я принимаю власть, то должен принять и её порядок. И когда я бунтую против порядка, не нахожу себе места, чтобы жить и как поступать, я превращаюсь в политика, а следовательно, и не выполняю слов Священного Писания. Тогда, тем более, — какой я священник?

Религиозное дело нельзя смешивать с политикой. Бог дал власть, значит, ей нужно подчиняться. Значит, при этой власти Он судил нам и делать дело Божие, иначе бойся! Не напрасно носится меч, он отмститель для злых делателей. В религиозном деле политик – злой делатель”.

Это – громовое обличение не только себя, но и всей “зарубежки”, к которой Дудко тяготел.

“Оправдываться, не считать себя виноватым можно только в том случае, когда нет зла; пока существует зло, мы все виноваты. Чувствовать себя виноватым – это и есть бороться со злом”.

В этом он совершенно совпадает с отцом Софронием Сахаровым, то есть, бороться со злом в себе, а не бороться с братьями.

“Никогда не забывай, что все действия человеческие — средства в Промысле Божием о человеке; не торопи событий – этим ты только усложнишь дело. Упорствовать в своей правоте — оказаться игрушкой в руках политических дельцов, быть подогреваемым ими на дело вражды и разделения. В политике есть ненависть и совсем мало понимания и абсолютно никакого снисхождения. Винить других, а не себя, раздуваться в своей гордости, можно и лопнуть”.

Через два года после выхода из заключения следующее замечание, как некий духовный итог.

“Гордый праведник Церкви более опасный, чем кающийся грешник. Не случайно Бог первым вводит в Царство Небесное разбойника – страшного грешника, если бы первым вошел гордый праведник, он, пожалуй, никого бы больше туда не пустил”.

Переоценка ценностей совершилась. Отец Димитрий Дудко получил приход в Виноградове (Дмитровское шоссе, село Виноградово — бывшее имение дворян Глебовых). Церковь в селе небольшая, но отцу Димитрию (по его новому положению) такая и была нужна.

Прежние политиканствующие духовные чада отца Димитрия, которые даже отказывались нести епитимью за тяжкие грехи, от него отвернулись. Остались только те, которые знали, что они в Церкви; остались кающиеся грешники, остались именно взыскующие света; и остались именно верующие во Христа и лишенные всяких сектантских поползновений.

До 80‑го года их негласно в Москве звали “дудковцами”. После 80‑го года церковь в Виноградове, а затем церковь в Песках (Казанская железная дорога) были открыты для всех.

В осенние дни 80‑го года в страшные (духовно) для отца Димитрия дни, серьёзные, когда всё прежнее миновало, а новое ещё не сложилось, он искал поддержки в людях; и его довольно много посещало людей.

В 1982 году, когда закончилась брежневская эпоха, закончилась и государственная стабилизация советского государства; уже в 80‑х годах партийная верхушка стала переводить за границу деньги, то есть готовились к отъезду за границу. Исполняется апостольское: муж с двоящимися мыслями не устроен во всех путях своих (Иак.1,8).


[1] И то – обходили как могли; в 1979-1981 г.г. А.Ч. Казаржевский читал на истфаке спецкурс “Евангелие как исторический источник”.