Новейшая история Русской Православной Церкви. Лекция №33

Print Friendly, PDF & Email

Список лекций Новейшая история Русской Православной Церкви (1917-2000)

Крестный путь митрополита Сергия (1930 – 1936 годы).

  1. Служение апологета: письма, ходатайства, печалования 1930-го года.
  2. Что есть свобода Церкви? Два интервью 1930-го года митрополита Сергия: “Церковь в СССР свободна”.
  3. Внутрицерковная стабилизация Московской Патриархии.
  4. Дела карловацкие (1931 – 1936 годы). Акт Московской Патриархии от 22 июня 1934 года: запрещение в священнослужении некоторых карловацких иерархов. Заключение о Карловацком расколе.

Маленькое дополнение к прошлой лекции.

В том же 1931 году патриарх Константинопольский Фотий II сам обратился к Сергию с официальным посланием-уведомлением о том, что митрополита Евлогия со всею его паствою он, Фотий, принял под свой патриарший омофор, уверяя между тем, что это есть “временное явление”, до окончательного урегулирования и так далее; но одновременно сделал осторожный запрос, нельзя ли достигнутый status распространить на все приходы Московской Патриархии в Западной Европе, в частности, на парижское “патриаршее подворье” на rue Petel. На это последнее предложение Сергий ответил отказом; но новое положение митрополита Евлогия с его паствою он принял de facto в духе церковной икономии, то есть мирно. Со своей стороны, и Фотий отказался от претензий на Трехсвятительское подворье юрисдикции Московского Патриархата, то есть, оно получило статус тот, который имело прежде – “патриаршей церкви”, как ее тогда называли.

Поэтому, когда уже в 1945 году приехал в Париж митрополит Николай Крутицкий и вновь завязал тесные отношения с митрополитом Евлогием и его паствой, то и разрешил от запрещения митрополита Евлогия и двух его соиерархов (архиепископа Владимира и епископа Иоанна), тем более, что митрополит Евлогий сделал вскоре после войны первый шаг к примирению, обратившись к патриарху Алексию с письмом.

(Согласно Апостольскому правилу 32-му, дело запрещенного в священнослужении, по смерти запретившего, вновь поступает на рассмотрение; в данном случае разрешение от запрещения было совершено по поручению Алексия I и Священного Синода РПЦ, по достижении взаимной договоренности; 29 августа 1945 года состоялось взаимное примирение, а 2 сентября было восстановлено и литургическое общение).

Благодаря интенсивной переписке митрополита Сергия с Парижем и, в частности, с Владимиром Николаевичем Лосским, который сообщил ему все материалы о софиологии Сергия Булгакова, на “сергиевском” Синоде в 1935 году вышло решительное осуждение этого теологумена, как явно не православного, повторяющего старую ересь аполлинаризма, и потому подпадающего под анафематствование VI-го Вселенского Собора. Тут было сказано, что протоиерей Сергий Булгаков относится не к нашей юрисдикции, но буде он бы захотел перейти в Московскую патриархию, он должен отказаться от этой своей философемы и в ней решительно покаяться.

Это относится и к нынешнему времени; если сейчас публикуются какие-то произведения Зеньковского (ученика Сергия Булгакова и в том же духе) связанные с софианством, то это всё потому, что мы живем в эпоху бесцензурной печати. В то же время его произведения о христианской педагогике из границ православия не выходят.


Начиная с 1930-го года происходит стабилизация Московской Патриархии: в каждой епархии – законный архиерей; худо-бедно, но осуществляется хоть какое-то епархиальное управление. И хотя сама по себе “регистрация”, то есть узаконение церковного управления, еще не освобождает церковников от узилищ всех родов, но, что называется, на общих основаниях; но Церковь на территории СССР живёт.

Одновременно вся церковная жизнь введена в строгие рамки канонов и поставлена на каноническую основу, а это значит, что и 11-е правило Антиохийского собора также оказывается жизненно важным; что означает, что клирики Церкви не могут обращаться к высшей гражданской власти иначе, как по поручению своего предстоятеля. Но зато на предстоятеля возлагается обязанность печалования, то есть ходатайства обо всех нуждах Московской Патриархии.

10 февраля 1930 года Сергий (с этого времени начинается вопль) выпускает Памятную записку “О нуждах Патриаршей Церкви в СССР” для товарища Смидовича (человек, заменивший Тучкова).

В записке Сергий пишет о налоговом обложении храмов, которое было таким, что за неуплату налогов грабили священников – брали личное их имущество. Сергий пишет так: “Оставляйте человеку хоть минимум его одежды и обуви”.

Затем с церквей требуют налоги в пользу Драмсоюза на том основании, что в церкви песнопения исполняются. Сергий пишет, что “хотя бы сбор производился при исполнении в церкви тех музыкальных произведений, которые или национализированы, или по авторскому праву принадлежат какому-либо лицу, а не вообще – за пение в церкви чего бы то ни было”. В частности, за богослужением; а то исполняют Иоанна Дамаскина, а сборы в пользу Драмсоюза. (Церкви оценивали как доходный дом).

“Необходимо прекратить взимание сбора за страхование певчих, отмененного в июне 1929 года. Необходимо отменить обложение церквей различными сельскохозяйственными продуктами, например, зерновыми или печеным хлебом, шерстью и тому подобное; а также специальными хозяйственными сборами, например, на тракторизацию, индустриализацию, на покупку облигаций государственных займов и тому подобного в принудительном порядке”.

За неимением у Церкви хозяйства, налог, естественно, падает на членов религиозной общины, то есть, идет прямой грабеж. Как пишет Сергий – “Как бы особым налогом на веру, сверх других налогов, уплачиваемых верующими наравне с прочими гражданами”.

“Необходимо распоряжение НКФ (Наркомфина) от 5 января сего года о неналожении штрафов, ареста и прочего на имущество членов общины за неуплату налогов на Церковь распространить и на страховой налог, авторский и другие. Необходимо разъяснить, чтобы члены приходских советов, церковные старосты, сторожа и другие лица, обслуживающие местный храм, не приравнивались бы за это к кулакам и не облагались усиленными налогами”. (Сельских священников записали в кулаки, а приходских работников – в подкулачники).

“Необходимо признать за правило, чтобы при закрытии церквей решающим считалось не желание неверующей части населения, а наличие — верующих, желающих и могущих пользоваться данным зданием.

Необходимо сделать разъяснение касательно вступления в силу постановления СНК от 8 апреля 1929 года “О религиозных объединениях”, так как иногда местные власти не принимают от общины заявлений о регистрации и даже запрещают делать подготовительные шаги к регистрации.

Пожелание духовенства, чтобы служители культа, как не пользующиеся при извлечении дохода наемным трудом, приравнены были по-прежнему к лицам свободных профессий, а не к нетрудовому элементу и, тем более, не к кулакам; чтобы при обложении подоходными налогами сумма не назначалась произвольно, иногда вне всяких возможностей, и чтобы обложение приравнено было к лицам свободных профессий; чтобы при назначении трудовой повинности принимались во внимание как сообразный со здравым разумом размер налагаемой повинности (например, на священника села Люк Вотской области наложено нарубить, распилить и расколоть двести кубометров дров), так и возраст и состояние здоровья подвергаемых повинности; чтобы служители культа не лишались прав иметь квартиру в пределах своего прихода, хотя бы и в селениях, перешедших в колхоз, и чтобы лица, предоставляющие служителям культа такую квартиру, не облагались за это налогами в усиленной степени; чтобы детям духовенства было разрешено учиться в школах первой и второй ступени.[1]

Желательно, чтобы певчие, любители и профессионалы, состоящие в союзе РАБИС (работников искусства) и в других профессиональных союзах, за это участие не исключались из Союза работников искусства.

Летом 1929 года возбуждалось ходатайство об открытии в Ленинграде высших богословских курсов православной Патриаршей Церкви – весьма желательно получить удовлетворение этого ходатайства. Давно чувствуется, что в Патриархии есть потребность иметь какое-нибудь периодическое издание, хотя бы в виде ежемесячного бюллетеня: для печатания распоряжений, постановлений, пастырских посланий центральной церковной власти, имеющих общецерковный интерес”. (Это разрешат и с 1931 по 1935 год будет выходить Журнал Московской Патриархии).

В записке было указано 21 пункт – печалований, ходатайств, призывов к “здравому разуму”; тон “Памятной записки” удивительно напоминает тон Апологий священномученика Иустина Философа (†166 год, память 1 июня ст.ст.).

“Ввиду газетных статей о необходимости пересмотра конституции СССР в смысле совершенного запрещения религиозной пропаганды и дальнейших ограничений церковной деятельности, просим защиты и сохранения за Православной Церковью тех прав, которые предоставлены ей действующими законоположениями СССР”.

Это только одна из петиций Сергия. Вторая петиция – это, когда было дано согласие на издание журнала (тираж до 3000 экземпляров), то он сразу дает полную программу; прежде всего, постановления и распоряжения правительства, касающиеся Церкви. Затем, по порядку: постановления, послания, распоряжения заместителя патриаршего Местоблюстителя и патриаршего Священного Синода; разъяснительные статьи по вопросам догматическим, каноническим и церковной практики; хроника церковной жизни; сведения календарные; богослужебного устава; ответы на вопросы читателей и объявления.

Редактором журнала был уже назначен профессор-протоиерей Василий Петрович Виноградов – тот самый сотрудник, который во время войны переедет в Европу и затем в Америку. От него остались его письма к Иоанну Шаховскому и его свидетельство о патриаршей Церкви.

Следующая докладная записка в июне 1930 года в ВЦСПС: это опять-таки ходатайство о рядовых церковных работниках.

“Подвергать члена профсоюза такой участи (то есть исключению из профсоюза – В.Е.) только за то, что он церковник, в достаточной степени напоминало бы средневековый папский вердикт: лишение непослушных огня и воды. Это значило бы прямо вымогать насилием отречение от веры, что в корне противоречит конституции. Исключение из профсоюзов служителей культа в расчет идти не может, по крайней мере, для настоящего времени”.

И ходатайство июньское же (три дня спустя) 1930 года о детях духовенства, которые не допускаются во втузы, а только в вузы, то есть не в технические высшие заведения, а просто в высшие. Вот Сергий и печалуется, чтобы дети духовенства могли получать образование на общих основаниях.

Относительно архитектурного надзора – снятия планов с храмов, когда назначают по одному рублю пятьдесят копеек с метра, что будет составлять для среднего здания не менее тысячи рублей, а большие храмы должны заплатить более двух-трех тысяч и плата должна вноситься немедленно. “Сообщая вышеизложенное, прошу постоянную комиссию при Президиуме ВЦИК войти в рассмотрение этого вопроса и по возможности снизить плату за снятие планов со зданий культов”.

Эта деятельность апологета останется за Сергием до последнего его вздоха. И при каждом новом аресте — он сразу же начинал печаловаться за опальных; другое дело, что только начиная с 1943 года ему будут отвечать.

Заявление Сергия (уже патриарха!) от 27 ноября 1943 года (на имя Г.Г. Карпова).

“Прошу Вас возбудить перед правительством СССР ходатайство об амнистии перечисленным в прилагаемом списке лицам”. Даны имена монашеские и мирские 24-х архиереев и двух священников и среди них его келейник Афанасий. В списке был и Павел Борисовский (Вятский, потом Ярославский – автор пастырского послания от декабря 1927 года: “Перед Богом и святыми ангелами свидетельствую, что не отступили мы ни на йоту…”).

Сергий пишет: “Я не беру на себя решать вопрос — насколько эти лица заслуживают отбываемое ими наказание. Но я питаю уверенность, что оказываемая им со стороны правительства милость, побудит их и даст возможность приложить всё своё старание, чтобы доказать свою лояльность правительству СССР и без следа загладить прошлые вины”. (Лояльность – это гражданская добросовестность).

Кто был жив, тех отпустили (если не сразу отпустили Сампсона Сиверса, так он был нужен там, то есть тюремному начальству).


Великопостные выступления Евлогия в Англии 1930 года не прошли даром для мировой журналистики: были сделаны официальные запросы, чтобы проверить заявления митрополита Евлогия у предстоятеля Патриаршей Церкви митрополита Сергия. Как сказал впоследствии Иоанн Шаховской – “корреспонденты не милостивые, гнавшиеся за сенсацией”.

По свидетельству Сергия Младшего (Воскресенского), митрополит Сергий получил черновик своего ответа на неделю до приема корреспондентов. Этот черновик надо было выправить, переписать набело и по этой бумаге отвечать. Сергий буквально так и сделал, чтобы пристыдить этих охотников до информации; то есть он прямо прочел по бумаге, что там написано. И в частности он прочел, что было написано, то есть, что “Церковь в СССР свободна”.

Речь идет о свободе Церкви, о которой много говорил Спаситель Иисус Христос: “Познайте Истину и Истина свободит вы” (в русском переводе – “сделает вас свободными”). (Ин.8,32).

Как раз по мере преодоления своей самости, приобщения благодати Святого Духа и Христовой Истине каждый член Церкви становится свободным. Эту свободу не может отнять никто и ничто, также по слову апостола Павла, что “за благовестие Христово я стражду до уз, как злодей; но для слова Божия нет уз” (2Тим.2,9). В любых узилищах церковное слово и церковное дело свободно.

Когда Иоанна Богослова везли в ссылку на остров Патмос, то он получил извещение свыше от Самого Господа Иисуса Христа – “ты едешь на остров, который сильно в тебе нуждается”. Потом многие иерархи понимали, что они едут туда и к тем людям, которые в них нуждались.

Это интервью, опубликованное за границей, сразу возбудило против Сергия очередной вой. Но то, что Церковь свободна, – это православное свидетельство.

Память об этом интервью оставалась не только на Западе, но и в нашем отечестве. Только где-то в 1990-м году в газете “Московский церковный вестник” всё-таки появилась первая нормальная публикация (№20, сентябрь 1990 года). Сказано так: “Церковь, доколе она остается Церковью, а не обращается в мирское толковище, свободна в узах и в темницах от всякого деспотизма, от всякого тоталитаризма, оставаясь не подвластной никакому тирану, никакому миродержавному атеисту. Однако соблазнительная для многих фраза “Церковь в СССР свободна” содержит, помимо вышеозначенной азбучной истины, и сокровенный, расслышанный только верными призыв – мужаться и стоять в Истине до конца во имя дарованной Господом и никогда не иссякающей свободы; призыв, в котором чуткое ухо услышит победное и радостное восклицание свидетеля Слова, торжествующего над прахом и адом, над смертью и тлением, над страхом и отчаянием”. (автор Ольга Газизова).

Как бы ни были тяжки обстоятельства, но Сергию Господь дал крепость душевную и телесную: в 3 часа ночи он вставал для совершения чина 12-ти псалмов и в 6 часов утра тоже вставал и правило творил неопустительно. В тюрьме написал два акафиста Божией Матери: “Боголюбской” (по его служению во Владимирской епархии) и “Умилению” (по его служению в Нижегородской епархии); в 1937 году Сергий пишет акафист Воскресению Христову — бессмертный акафист.


Пастырская забота Сергия простирается на всех. В 1931 году, после окончания взаимной переписки с Фотием II, Сергий западноевропейским (“Евлогиевским”) экзархатом не занимается. Но непокорствующая часть Русской Православной Церкви, так называемой “карловацкой” ориентации остается на его пастырской совести. В 1931 году Сергий обращается к патриарху Варнаве, своему бывшему ученику по Петербургской Духовной Академии, когда он был там ректором. Сергий напоминает Варнаве, что эту бесчинствующую клику нужно хоть как-то прибрать к рукам.

А именно, он уже теперь обращается не к самим карловчанам, поскольку остается в силе прещение патриарха Тихона от 5 мая 1922 года о роспуске заграничного Синода; он не обращается к ним и лично, поскольку они в печати начинают публиковать его частные письма, например, в 1926 году – поэтому остается законное легальное общение с предстоятелем Сербской Церкви.

Сербский Патриархат во главе с патриархом Димитрием, а после его смерти патриарх Варнава подтвердил разрешение архиерейскому Синоду в Сремских Карловцах управлять русскими приходами только на территории Сербии. Только после прихода к власти фашистов правительство Германии разрешает на своей территории “епархию Берлинскую и Германскую”.

Существовал вполне законный канонический выход – принять каждого из этих беглых иерархов, тем более, священнослужителей, в юрисдикцию Сербской Церкви. На это согласились только люди церковно-ответственные; и, начиная с 1926 года, некоторые члены Русской Православной Церкви стали переходить в юрисдикцию Сербского патриархата; бывший протопресвитер армии и флота Георгий Шавельский перешел в Болгарскую Православную Церковь.

Несколько промежуточную позицию занимает Серафим Соболев; его хиротония была в Крыму перед самой эвакуацией; но он, с одной стороны, принимает участие в некоторых карловацких деяниях, с другой стороны, служит в Болгарии в церкви Болгарского Патриархата. Поэтому прещение 1934 года его не коснулось.

В конце концов, Варнава согласился принять под свою юрисдикцию карловацкий Синод в виде автономного образования. Такой выход – не канонический, так как он вменяет ни во что прещение патриарха Тихона, подтвержденное Сергием в 1928 году, о роспуске этого Синода и, следовательно, надо было принимать не всех вместе, так сказать, корпорацией, а каждого.

Ни Антоний Храповицкий, ни Анастасий Грибановский на такой ход были не согласны; но и сам Варнава, после переписки с Сергием, встать на строгую позицию канонических правил был не в силах. Это то, что называется у Достоевского – “он у меня психологически не убежит”, хотя бы и имел возможность бежать. Так же “психологически” Варнава не мог встать на строгую церковно-каноническую позицию.

После неудачи переговоров с Варнавой, Сергий выходит в свой Синод с предложением, где прямо сказано, что “время отсрочек, увещеваний и новых отсрочек закончилось”. Был выпущен церковный акт.

Акт № 944 от 22 июня 1934 года (указ[2] был послан на имя митрополита Елевферия – экзарха русских приходов в Западной Европе).

О предании суду и запрещении в священнослужении[3] митрополита Антония (Храповицкого); архиепископа Анастасия (Грибановского); архиепископа Мелетия (Забаровского), бывшего Забайкальского; архиепископа Серафима (Лукьянова), бывшего Финляндского; епископа Нестора, бывшего Камчатского; епископа Тихона (Лященко), Берлинского; епископа Тихона (Троицкого) в Америке и епископа Виктора (Святина) Пекинского.

Церковная судьба этих восьми иерархов.

Антоний Храповицкий, получив запрещение, конечно, его нарушил, хотя уже в это время был неизлечимо болен, не мог ходить на своих ногах; но как будто внутренне освобождается: начал гласно каяться и плакал. Одно его из последних признаний, сделанное Казем-Беку (младоросс, который еще в 1931 году перешел в Московскую патриархию), следующее: речь зашла о митрополите Евлогии и Антоний без всякой интонации говорит — “Ну, владыка Евлогий может изолгаться, а вот преосвященный Сергий, тот никогда не залжется”.

Митрополит Антоний скончался в Сербии в 1936 году и архиерейский Синод избрал Анастасия, которому Варнава вручил митрополичий клобук буквально за чаепитием; то есть, если он и мог считаться митрополитом, то только Сербской Православной Церкви.

Канонические прещения касались Мелетия (Зборовского) бывшего Забайкальского, Серафима (Лукьянова), Нестора (Анисимова) бывшего Камчатского и епископа Виктора (Святина) Пекинского – все четверо в 1945 году, принеся покаяние, перейдут в Московский Патриархат и будут в нем с любовью приняты.

Нестор скончается в Переделкине, живя в удобствах; а Серафим Лукьянов, Мелетий и два его соиерарха (Димитрий, архиепископ Хайларский, и Ювеналий, епископ Цицикарский), Виктор Пекинский выйдут на новое церковное служение, то есть получат епархии, каковыми будут управлять, не вызывая больших нареканий; Мстислав, будущий Вологодский, под прещение не подпадал, так как тогда еще не был хиротонисан.

Ко всем архиереям подошли в духе церковной икономии, ведь даже католиков Церковь принимает в сущем сане. Поэтому они все будут приняты в сущем сане, но через покаяние, то есть по третьему чину.

Не только народ, но и каждого человека нельзя отождествлять с его грехом: есть личность — и есть ее дела и, в частности, дела греховные.

Начиная с 1935 года начинается возвращение как раз в гонимую, в мученическую Церковь — уклонившихся священнослужителей. В 1935 году вернется Пимен Пегов, бывший когда-то председателем на Всеукраинском соборе 1918 года. Из тюрем Сергий будет получать предсмертные письма. Например, письмо отца Валентина Свенцицкого.

Сказано так: “Я умираю. Давно меня уже тревожит совесть, что я тяжело согрешил перед святою Церковью и перед лицом смерти мне это стало несомненно ясно. Я умоляю простить мне мой грех и воссоединить меня со святой православной Церковью; я приношу покаяние, что возымел гордость, вопреки святым канонам, не признавать Вас – законным первым епископом. Поставив свой личный разум и личные чувства выше соборного разума Церкви – я дерзнул не подчиниться святым канонам”.

Все, от кого Сергий получал такие письма-прошения о принятии, немедленно получали разрешение. Даже сомнительной хиротонии епископ Василий (Лебедев), которого посвятил Антонин Грановский незадолго до своего запрещения, написавший несколько просительных писем, был принят: Сергий поставил резолюцию – “Принять, обсудить потом”.

Единственный карловацкий епископ Гермоген будет расстрелян по приказу Тито за участие в деяниях усташей Павелича (то есть за политические преступления). Все остальные получат совершенно милостивое разрешение и полное снисхождение властей; то есть, какое бы то ни было прошлое, например, тесное сотрудничество с гитлеровскими организациями, — тем не менее, Серафиму Лукьянову это не было вменено в преступление.

Епископ Тихон (Троицкий) перейдет в юрисдикцию Феофила (Православная Церковь Америки); но церковно-каноническое этой юрисдикции будет оставаться неопределённым до 1970-1971 годов, а в 1970 году он получит разрешение вместе со всеми остальными.

Таким образом, в 1934 году наступила — в неимоверных условиях, но церковная стабилизация. Именно в это время на Синоде, еще в полном его составе, Сергию будет присвоен титул “Блаженнейшего митрополита Московского и Коломенского”; до этого он так и числился Нижегородским.

В 1936 году Патриархия получит официальное уведомление о кончине в ссылке митрополита Петра Крутицкого (этому уведомлению поверили и до открытия архивов в этом никто не сомневался). Получив такое уведомление, Сергия в январе 1937 года избрали местоблюстителем (на Синоде), он будет признан таковым всем епископатом и на литургиях будет возноситься только его имя.


[1] На тот момент разрешалось закончить “семилетку”, но не “девятилетку”, а в институт принимали только после “девятилетки”.

[2] Указ был опубликован и у карловчан в “Церковной жизни”, 1934 год, №№9,10 и в “Литовских епархиальных ведомостях”, 1934 год, №№6,7.

[3] Запрещение в священнослужении может произвести предстоятель Церкви, а не только суд; вдобавок, “Сергиев” Синод из 12-ти иерархов ещё действует; по 12-му правилу Карфагенского собора епископа судят 12-ть епископов.