Список лекций Новейшая история Русской Православной Церкви (1917-2000)
Крестный путь митрополита Сергия. 1928-1933 годы.
- Заключение о Ленинградских событиях. Служение священномученика Серафима (Чичагова). Назначение в Ленинград митрополита Алексия (Симанского).
- События в русском рассеянии 1928 – 1930 годов. Послание митрополита Евлогия от 13/26 июля 1928 года. Великий Пост 1930 года: экуменическое моление в Англии “О страждущей Русской Церкви”. Акт Московской Патриархии от 11 июля 1930 года: увольнение митрополита Евлогия с запрещением в священнослужении; назначение митрополита Елевферия (Богоявленского).
- Переход митрополита Евлогия в юрисдикцию Вселенского (Константинопольского) патриархата. Указ (томос) патриарха Фотия II Константинопольского от 17 февраля 1931 года. Заключение о Западноевропейском экзархате.
В 1928 году в январе был назначен в Ленинград митрополит Серафим Чичагов. Поскольку в Ленинграде уже бушевал раскол, то приняли его в штыки – якобы он водворился на кафедру “на костях” своего предшественника.
Серафим Чичагов по старой армейской привычке курил трубку (дело это не монашеское); ему вменялось и обвинение в содомском грехе (абсолютно не основательное). Как сказал Сергий Страгородский, что для такого обвинения нужны прямые факты, а не слухи.
Дело осложнялось тем, что митрополита Серафима не хотели признавать не только “иосифляне”, а и многие православные. Вот эти последние настойчиво апеллировали к авторитету епископа Мануила (Лемешевского), памятного всем по борьбе с обновленчеством в 1923-1924 годы. В этом и митрополит Серафим пошел навстречу и исхлопотал для епископа Мануила разрешение на въезд в Ленинград (всего-то на 5 дней!) с правом служения в Ленинградских храмах и церковной проповеди. Проповеди епископа Мануила в этой его миссии (засвидетельствовать истину Православия перед лицом нестроений и смуты) носили характер пастырских бесед, обращенных к сердцам паствы (а не к их церковно-каноническому сознанию, которого и нельзя было с них требовать). Он прямо засвидетельствовал, что корень разделения не в ревности митрополита Иосифа к истине Православия, как пытались им представить, а в его гордости и отсутствии любви (как священномученик епископ Николай (Клементьев), один из Ленинградских викариев, указывал на “пряди тонкого своекорыстия” в действиях митрополита Иосифа); о “Декларации” вообще речи не было. Отколовшиеся сами погрешили против церковной истины и церковного послушания, объявив наложенное на них запрещение Высшей Церковной власти – недействительным.
Одновременно епископ Мануил обличил и духовные плоды деятельности раскольников, сняв, таким образом, с них маску мнимой праведности.
Случай, который приведен у Иоанна Снычева о том, как отец (иосифлянин) стал душить своего 12-летнего сына из-за того, что они оказались в разных лагерях, взят из проповеди епископа Мануила 30 апреля 1928 года, которая была при большом стечении народа и никто не отрицал этого факта, то есть, так оно всё и было.
Беседы и проповеди епископа Мануила имели определяющее влияние на простых верующих – церковный народ Ленинграда. Мятежные же архиереи и основная часть среднего духовенства продолжали упорствовать. Главное несчастие их заключалось, несомненно, в духовном самообольщении, как и указал епископ Мануил (проповедь в Очаковском подворье 1 мая 1928 года)[1].
Митрополит Серафим назначает в каждом храме молебны об умирении Церкви, которые практически мало что дают. Немного ему удалось успокоить паству после того, как в Ленинграде от сыпного тифа скончался известный исповедник священномученик Илларион Троицкий. Серафиму надо было явиться к властям, как Иосифу Аримафейскому, просить тело нашего мученика. Илларион Троицкий запомнился современникам богатырем с белокурыми волосами, а здесь он был такого маленького ростика, настолько усохший, что его родственники не узнали. Но, во всяком случае, одели его в белое облачение, в этих ризах его похоронили по полному чину на Новодевичьем кладбище Ленинграда. И тут в эти дни в общем молении, кое-как, Ленинградские верующие примирились со своим митрополитом.
Чувствовалось, что это всё не очень прочно – в 1929 году, в ходе разгрома несуществующего троцкисто-зиновьевского блока, арестовывали и так называемых церковников. В это время и оказались в заключении, а потом и в лагерях и Димитрий Любимов, и Серафим Протопопов[2] (единственный, кто подчинился запрещению митрополита Сергия), и Григорий Лебедев. Сергий Дружинин, однако же, уцелел; он и остался единственным раскольничьим иерархом иосифлянского раскола, который возглавлял раскол в Ленинграде до 1934 года; но последовала новая чистка Ленинграда в связи с убийством Кирова; тут он был арестован и более уже не вернулся.
Сбылось пророчество митрополита Сергия насчет общих печалей и радостей: все — бывшие гонители и бывшие ими гонимые — оказались в одних и тех же телячьих вагонах, в одних и тех же пересыльных тюрьмах и в одних и тех же лагерях на соседних нарах.
Были спущены разнарядки по арестам – сколько человек и, как правило, круглые цифры: пятьсот[3]. Поэтому надо было арестовать пятьсот человек — и всё; и, конечно, туда шли и церковники, которых брали не за веру – их брали “до кучи”. Церковников даже не различали – оппозиционеры они или верные Патриархии. По большому счету, они мучениками и не были, индивидуально был взят Илларион Троицкий.
Серафим Чичагов[4], кстати, был вынужден уйти, и ушел он гонимый не властями, а паствой; ушел мирно, напомнил свои труды по прославлению Серафима Саровского и сказал, что “молитесь за меня преподобному Серафиму, да вымолит он и мне прощение грехов и нам с вами полное примирение”. После этого Серафим Чичагов жил на покое на даче под Москвой и был арестован в 1937 году, но опять-таки для числа, “до кучи” (расстрелян в том же году в Бутове).
На место Серафима Чичагова был назначен Алексий Симанский, которого приняли ни жарко, ни холодно; впоследствии он обратит к себе взоры и сердца паствы уже во время войны, а с 1933 по 1941 год спокойно управляет епархией и ни одного эксцесса за это время не было; кировский поток его не захватил, да и вообще в кировском потоке служащего духовенства было не много. В 1937-1938 годы под впечатлением общей беды церковные страсти совсем утихли. Последний собор – Спаса-на-Крови – ещё оставался в руках иосифлян и, наконец, был закрыт.
Русское рассеяние в Западной Европе.
В сентябре 1927 года карловацкий Синод выразил резкое сопротивление Декларации Сергия, подписки о лояльности духовенство не дало, но в то же время из юрисдикции Московского Патриархата они не вышли. На литургии продолжали поминать митрополита Петра, но во время совершения литургии, так как надо же вынимать частицу за предстоятеля, то Антоний Храповицкий в алтаре, как бы не гласно, поминает и Петра и Сергия. Это свидетельство донес архиепископ Василий (Родзянко).
(Это называется – служить и вашим и нашим. Например, в XIX-м веке бытовала притча (полу-церковный анекдот): старушка к иконе Георгия Победоносца ставила всегда две свечи – одну Георгию, другую дракону, говоря при этом, – а не знаешь, к кому попадешь).
Что касается духовенства, подчиненного митрополиту Евлогию, то они все дали подписку в евлогиевской формулировке, то есть не превращать церковного амвона в трибуну для политических выступлений. Докладная записка митрополита Евлогия сохранилась и на этой докладной резолюция Сергия – “достаточно”.
Только три священника перешли в карловацкое подчинение (митрополита Антония), но карловацкий раскол находится ещё не под запрещением, которое последует в июне 1934 года; поэтому карловацкий раскол был пока непокорствующим, но благодатным церковным образованием.
Итак, в 1928 году церковное положение русского рассеяния определилось. В июле 1928 года в самый праздник Собора архангела Гавриила митрополит Евлогий обращается к пастве с окружным посланием.
Некоторые моменты окружного послания Евлогия[5].
Возлюбленные о Господе, братья, сестры и чада!
Прежде всего, с радостным чувством возвещаю всем архипастырям, пастырям и мирянам, что наши права на управление церквами в Западной Европе получили новое утверждение со стороны высшей канонической власти.
Надо сказать, что еще в 1926 году Антоний налагает на Евлогия каноническое запрещение, не имея на это права. Поскольку в 1928 году, а перед этим и в 1927 году, пришло от Сергия подтверждение церковных прав митрополита Евлогия, то он с этого и начинает.
Евлогий, начиная с 1927 года, находился в очень трудном положении, так как в его паству входили такие люди, как Мережковский, Зинаида Гиппиус, Философов, то есть все наши декаденты, которые буквально устроили вой – мы, мол, ничего не понимаем в канонах, но “для того ли мы ушли в эмиграцию, чтобы наши пастыри давали какую-то подписку о лояльности”.
Это авторитетное подтверждение снимает нравственную тяготу с тех, кто, оставаясь твёрдым, всё же испытывал смущение, подвергшись осуждению епископов, притязающих на возглавление нашей Церкви. Ныне притязания, уже ранее двукратно осуждённые в Бозе почившим патриархом Тихоном, окончательно отвергаются.
Архиерейский Синод в Карловцах, являющийся ничем иным, как продолжением Временного Высшего управления русскими церквами за границей, считать упраздненным,[6] в силу постановления святейшего патриарха Тихона, и не имеющим полномочий на управление делами Русской Православной Церкви за границей, с чем вместе упраздняется и вся система церковного управления, противопоставленная карловацкой группой русских архиереев каноническому управлению русскими церквами в Западной Европе, возглавляемому преосвященным митрополитом Евлогием.
Сохранение нашего единства с Матерью Русской Церковью и ее Высшей властью (патриархом Тихоном и его законными преемниками) и, с другой стороны, нашу свободу от политических влияний, когда на меня так обильно сыпались тяжкие угрозы и прещения, когда от меня незаконно пытались отнять, вверенное мне Всероссийской церковной властью управление моей епархией.
Евлогий находит в себе силы для пастырского слова.
Не подлежит сомнению, что Церковь в Советской России переживает полосу тягчайших испытаний, и мы не можем себе представить и уяснить тех неимоверно тяжелых условий, в которых ей приходится жить и действовать. От нас скрыт тот поистине тернистый и даже мученический путь, по которому должна идти правящая русская иерархия, устанавливая свои отношения к Советской власти для того, чтобы обеспечить Церкви хотя бы минимальную свободу и возможность внутренней ее организации.
Но мы знаем, что большинство русской иерархии и масса верующего народа идут за митрополитом Сергием, как за своим духовным вождём. Поэтому скажем словами святого апостола Павла – “не судите о нём преждевременно” (1 Кор.4.5); ведь и патриарха Тихона так еще недавно строго судили за его сношения с Советской властью, но верующий русский народ понял и оценил самоотверженный подвиг своего любящего отца.
Дальше приводится как бы исторический прецедент.
Оправдан в истории и самоотверженный подвиг святителя Алексия, митрополита Московского, который не усомнился для блага Церкви поехать в орду, вступить в общение с татарским ханом, чтобы получить от него ярлык или грамоту, обеспечивавшую известные права Церкви.
Надо сказать, что так же, как и Антоний, Евлогий был не в бóльших ладах с историей Церкви. Уже если говорит о прецедентах, то надо было говорить и о митрополите Кирилле III[7] и о последующих иерархах, но особенно о Феогносте, который много сил положил к устроению церковному Сарайской епархии, и уже не русских, там живущих, а самих татар, и об отношениях Феогноста с ханом Джанибеком. А митрополит Алексий шел уже по накатанному пути.
Кстати, начиная с митрополита Петра, ханский ярлык должны были получать не только великие князья, но и предстоятели Церкви (при хане Узбеке, 1313 год).
Евлогий напоминает своей заграничной пастве и церковно-канонические правила, хотя и без ссылки на них.
Только в двух случаях мы могли бы быть свободными от повиновения митрополиту Сергию, как возглавителю Русской Церкви. Во-первых, если бы он отступил от веры или церковных канонов и, во-вторых, если бы он предъявил нам требования, выходящие за пределы церковных отношений, как, например, обязательства политические.
В первом случае нас разрешает от этого повиновения сам церковный закон[8].
Во втором эти требования, как не церковные, просто для нас не обязательны по самому их существу.
Второе основание – несколько зыбкое. Как говорил митрополит Елевферий Богоявленский, что “запрещают же детям кричать в присутствии больной матери, если это ей вредит”. Так как эмиграция была в безопасности, а ответственность падает на церковную иерархию в России и, прежде всего, как раз на предстоятеля.
И вот почему, когда митрополит Сергий предложил мне и вверенному мне духовенству[9] дать обязательство о лояльности Советской власти, я со спокойной совестью отклонил это требование, разъяснив ему, что оно к нам, русским эмигрантам, не имеет отношения и что все мы, ради блага нашей Матери-Церкви в России, можем обещать ему “не вмешивать Церковь в политику и не превращать церковного амвона в политическую трибуну”.
Развивая эту мысль далее, я писал ему, что только христианское освящение жизни и религиозно-нравственная оценка ее явлений должны составлять задачу деятельности духовенства. Отказаться от этого Церковь, а следовательно, и духовенство, не может и в этой области у нас непримиримое расхождение с Советской властью, которая ставит себе целью искоренение Бога из души человеческой.
Евлогий, так же как ранее и Вениамин Федченков, дал некоторую записку (объяснительную) церковного характера, как он понимает лояльность. Это заявление и было принято Сергием, утверждено как достаточное; и по этому поводу Евлогий пишет так:
Это заявление, как видно, было признано достаточным для того, чтобы оставить нас в административно-каноническом ведении Московской Патриархии. И, разумеется, я могу предложить разошедшемуся со мною духовенству только то, что обещал сам, то есть не подписку о лояльности, как о том говорится в настоящем указе, а лишь обязательство не вмешиваться в политику.
Дальше идет как бы исповедание митрополита Евлогия о своей церковной позиции.
Церковь и родина – это две величайшие святыни, которые я, как и всякий православный русский человек, нашел в душе своей. И в моем сознании исторические судьбы той и другой сливаются в одно неразрывное целое. И для сего, конечно, Церковь не только в своей благодатной сущности, но и во внешней организации должна быть свободною, сильною, чего с такими трудами, с такой мукой добивается нынешний ее возглавитель митрополит Сергий.
Речь идет о том, что историческая Россия не отделима от Православия и Церковь, как Царство Божие на земле, имеет абсолютное и вечное значение и только она одна может спасти Россию.
Надо сказать, что церковность самого Евлогия превосходила церковность его паствы. Как сказал бы Достоевский, эмиграция пошла в Церковь, потому что некуда было идти – возвращения на родину они уже не чаяли дождаться. Абсолютно офранцузиться или, вообще, объиностраниться многие еще не хотели. Хотя второе поколение русской эмиграции говорит по-русски кое-как. Митрополит Евлогий в 1931–1932 году разрешил служить в церквах, ему подведомственных, литургию на французском языке, то есть, не обязательно сохранять национальное лицо, лишь бы можно было сохранить веру. Кое-кто из французов, принявших Православие, например, отец Лев Жилле входит в подчинение митрополиту Евлогию и служит по-французски.
(Митрополит Евлогий, как возглавитель Западноевропейского экзархата, был самостоятелен в управлении своей паствой и все местные задачи мог решать сам, поэтому на основании 9-го правила Антиохийского Собора он может к церковному центру и не обращаться, поэтому и разрешил службу на французском языке).
По постановлению Венецианского собора 868 года службу можно вести на любом языке, на котором говорит паства (надо просто, чтобы был хороший перевод). Постановления Венецианского собора никто не отменял и вся полнота Православия присоединилась к постановлениям Венецианского собора; противоположная точка зрения была осуждена как трёхъязычная ересь. Трёх‑язычная ересь не становится православной, если она заменена четырёхъязычной.
Вопрос о русском языке был поднят на Всероссийском поместном соборе 1917-1918 года и положением собора этот вопрос был отнесен к компетенции правящего архиерея каждой епархии. Поэтому никакого самочиния в разрешении вести службу на французском языке со стороны митрополита Евлогия не было. Сергий разрешил совершать литургию на русском языке, например, иеромонаху Феофану Адаменко (из Нижегородской епархии) – тот специально ездил в Москву, предъявив полный текст своего перевода.
С этого пастырского разъяснения митрополита Евлогия (то есть с июля 1928 года) и до середины 1930 года идет тихая внутренняя борьба митрополита Евлогия со своей паствой. Казалось бы, как бы сказал еще один член русского зарубежья Иван Солоневич, кающаяся интеллигенция отошла к Евлогию, не кающаяся – к Антонию. Эта самая “кающаяся” интеллигенция кое-как, в меру своей церковности, приобщалась к точке зрения своего архипастыря Евлогия. По мере того, как ее церковность кончалась, начинались всякого рода амбиции и, в том числе, амбиции политические. В этих политических амбициях были задействованы такие люди, как Антон Владимирович Карташов и многие-многие другие. (Это тот самый Карташов, который был министром исповедания при Временном правительстве).
Великим постом 1930 года митрополит Евлогий принял приглашение архиепископа Кентерберийского посетить Англию. От такого приглашения Евлогию отказаться было трудно, так как Англия финансировала его Свято-Сергиевский богословский институт. Великим же постом было назначено “Моление о страждущей Русской Церкви” и, притом, оно было назначено по всей Англии.
Евлогия приглашают на разные трибуны, задают ему вопросы и там он, не обладая находчивостью, отвечает так, как ждет от него публика. После этих гастролей (иначе не назовёшь!) Евлогий получил от Сергия грозное письмо. Сергий ведь просил в свое время Евлогия не ограничиваться только амвоном, но распространить свое обязательство о невмешательстве политики в дела Церкви на всю область своей церковной деятельности.
Человек, знакомый с церковными канонами, мог бы это грозное письмо принять мирно. Нельзя забывать, что моления в Англии были экуменическими, запрещенными 10-м и 11-м Апостольскими правилами. Понимать свое каноническое прегрешение никогда не лишнее.
Сергий, в сущности, потребовал от Евлогия самую малость – потребовал от него заверения, что этого больше не повторится. Такое заверение Евлогий мог дать, учитывая, что тут и 10-е и 11-е правила Апостольские и его собственное пастырское церковно-ответственное заявление и вся обстановка (и политическая, и церковно-политическая, и международная), да и попросить прощения Христа ради – это, как сказал бы отец II-го Вселенского Собора Тимофей Александрийский, – “самоукорение есть часть спасения”.
Евлогий, к сожаленью, встал в позу: отказался принести даже легкое извинение, хотя бы за беспокойство, и дать какие бы то ни было заверения на будущее (то есть, поступил в полный разрез с церковной икономией).
11 июля 1930 года Сергий выпускает новый акт – отстранение митрополита Евлогия от управления русскими православными церквами в Западной Европе (с запрещением в священнослужении) и назначение на эту должность архиепископа Владимира Ниццкого (Тихоницкого). Архиепископ Владимир уже был готов принять полномочия. Но, так как в разной печати карловацкого толка появились всяческие публикации и, в частности, было опубликовано, что бедного Владимира Ниццкого видели едущим на поезде в красном (!) клобуке, то архиепископ Владимир такого натиска не выдержал и отказался принять назначение. Тогда назначение получил митрополит Елевферий (Богоявленский), который ещё в 1928 году посетил Московскую Патриархию.
Впоследствии было серьезное подтверждение свыше, идущее с Афона. Был английский лорд Бальфур, который под влиянием Силуана Афонского решил перейти из католичества в православие. Поскольку как бы в Русской Православной Церкви его впервые позвали в Православие, то он и решил войти в Русскую Православную Церковь за рубежом, но сразу обнаружил, что в ней – три юрисдикции: карловацкая – не покорствующая, евлогиевская и Русская Православная, подчиненная Московской Патриархии.
Лорд опять отправился за разъяснением на Афон, чтобы ему на Афоне вымолили вразумление свыше. Как всегда в таких случаях, на Афоне наложили на себя трехдневный пост, как всегда целонощную и целодневную молитву и вымолили ответ, что, хотя молившиеся были подстриженники еще митрополита Антония и, мол, “мы его по человечески любим и уважаем, но правда не у него, а у митрополита Елевферия, которого мы совсем не знаем”. Поэтому лорду Бальфуру советуют — прямо ехать в Каунас, в Литву.
Елевферий лорда принял, дал ему месячное испытание, прогнал по вероисповедным вопросам и принял правильно по третьему чину, а потом его постригли и в монахи.
Таким образом, отношение русского зарубежья с самого начала было хотя неопределенным, но всё-таки без больших эксцессов. Хотя было однажды, что закидали камнями икону Иверской Божией Матери над входом в Трехсвятительское подворье.
Другой случай, уже при Гитлере, когда в 1939 году великому князю Владимиру Кирилловичу предложили на будущее (поскольку война уже была развязана), на случай изгнания большевиков, возглавить Россию – сесть на престол. Он отвечал, что он не может принять престола на немецких штыках. Ему пригрозили концлагерем и смертью. После молитвы на Трехсвятительском подворье, где служил архимандрит Афанасий Нечаев (юрисдикции Московского Патриархата) Владимиру Кирилловичу спокойно дали переехать в Англию, где он поступил рабочим на английский завод.
После того, как митрополит Евлогий оказался перед лицом законного канонического запрещения, он собрал епископов своей юрисдикции (не карловацких), литургически и канонически с ним связанных, и тут вспомнили каноническое правило, что если епископ не удовлетворен решением своего митрополита, то он имеет право обратиться либо к собору епископов, либо к иерарху, первенствующему честию[10]. На этом основании митрополит Евлогий в конце 1930 года отправляется в Константинополь к патриарху Константинопольскому Фотию II.
В Малой Азии в это время (и вообще на канонической территории Константинопольского Патриархата) к 30-му году турецким правительством были уничтожены все митрополии. Правящие архиереи этих митрополий на основании 17-го правила Сардикийского собора и 18-го правила Антиохийского собора съезжаются в Константинополь для дальнейшего решения своей участи.
Патриарх Фотий II на таком импровизированном архиерейском соборе (фактически – это заседание расширенного Синода) проводит два заседания для решения дела митрополита Евлогия. На втором заседании дело было решено в пользу митрополита Евлогия, а именно, был образован второй Константинопольский экзархат в Западной Европе. Первый экзархат уже существовал, с центром в Лондоне и под руководством митрополита Германоса.
В ведении митрополита Евлогия были оставлены именно русские приходы с теми правами и преимуществами, которые они имели до сих пор. Карловчане этого акта не признали: Антоний Храповицкий написал так, что, мол, Евлогий такими методами мог бы войти в юрисдикцию своей кухарки.
Митрополит Сергий пошел именно православным путем – по пути православной церковной икономии. То есть, Константинопольский патриарх Фотий, с которым Сергий пересылался и сведениями и письмами, не получил от Сергия даже письма протеста. Таким образом, дело было оставлено на волю Божию и на усмотрение совести митрополита Евлогия.
Этот статус без больших изменений оставался в Западной Европе до конца войны, кроме Германии, где была признана карловацкая юрисдикция. Тогда из девяти германских приходов, подчиненных Евлогию, было отобрано шесть. У трех оставшихся приходов, подчиненных Евлогию, благочинным оставался архимандрит Иоанн Шаховской (в его ведении были, в частности, отец Сергий Положенский и отец Александр Аваев, который окормлял, в основном, единоверцев в Восточной Пруссии).
В 1945 году, после войны и после избрания патриарха Алексия I, которого Евлогий признал, патриархом направляется в Западную Европу митрополит Николай Ярушевич, который снимает запрещение 30-го года[11]. После этого во время богослужений митрополит Евлогий поминает обоих патриархов — и Константинопольского и Московского Алексия I, то есть он считал себя экзархом двух патриархов; он соглашался вернуться в Москву окончательно, но с тем, чтобы получить из Константинополя канонический отпуск (умер, не успев получить канонического отпуска).
В это время Николай Ярушевич проводит пастырские беседы с иерархами карловацкого толка: он привез с собой послание патриарха Алексия I 1945 года, где их звали вернуться назад. На этот призыв многие откликнулись: Серафим Лукьянов (скончался митрополитом Казанским), Мстислав, будущий Вологодский, все Дальневосточные, за исключением одного Иоанна Шанхайского (Максимовича), Нестор Анисимов.
Итак, ряды Московского Патриархата пополнились бывшими раскольниками, которые в Москве принесли покаяние и были с любовью приняты.
Но благодаря мирянам типа Карташова после смерти Евлогия было собрано епархиальное собрание этого Константинопольского экзархата, где они вновь постановили – имени Московского Патриарха не возносить.
(Западноевропейский экзархат (Константинопольского Патриархата) существует и поныне; при епископе Сергии Евкарпийском и литургическое и каноническое общение с Московским Патриархатом было восстановлено в 1998 году).
Как бы сказал Исаак Сирин – “ежечасно умирающие своей волей суть – мученики без огня, меча и палачей”. На долю Сергия досталось ежечасно умирать своей волей; досталось все нестроения церковной жизни пропускать через своё сердце и ему давать исходить кровью, по бессмертному исповеданию Церкви – даждь кровь и приими Дух.
[1] См. Иоанн (Снычёв), митрополит, “Митрополит Мануил Лемешевский”. С-Пб., 1993 г., с.110-118.
[2] Канонизирован в 2000 году.
[3] Как пишет Солженицын, что давали шифрованные телеграммы – “нужны пятьсот ящиков мыла”.
[4] Прославлен во святых в 1997 году.
[5] См. Одинцов М.И. “Русские Патриархи XX-го века”, М. Изд-во РАГС, 1999 г., с.266-270.
[6] Цитата из указа Сергия.
[7] Кирилл III – духовный отец Александра Невского (в Киеве были митрополиты Кирилл I и Кирилл II); жил, в основном, во Владимире, но титуловался митрополитом Киевским и в Киеве же был похоронен.
[8] 15-е правило Двукратного собора.
[9] То есть мирянам никаких обязательств не надо; они могут сохранять status quo не только по своим политическим убеждениям, но и по своей политической принадлежности (впоследствии в юрисдикцию Московского Патриархата войдут младороссы — неомонархисты).
[10] У самого Евлогия каноническая ссылка отсутствует (см. Евлогий (Георгиевский), митрополит. “Путь моей жизни”. М., изд-во Крутицкого подворья, 1994 год, с.571). С некоторой натяжкой можно было бы применить II-го В.С. правило 6-е, но в нем не учитывается фактор автокефалии (речь идет о церковном суде в рамках единого диоцеза); попытка апелляции противоречит Ант. Собора, правилу 15-му. Известный канонист профессор Троицкий вообще считал этот случай спорным (Троицкий С.В. “О неправде Карловацкого раскола”. Париж, 1960 год, с.104).
[11] Согласно Апостольскому правилу 32-му (см. также Антиохийского собора правило 6-е), за смертью запретившего дело вновь поступает на рассмотрение.