Список лекций Новейшая история Русской Православной Церкви (1917-2000)
Новое наступление на Церковь 1921-1922 годов.
- Голод в Поволжье 1921–1922 годов. Причём тут голод? Голод как единственный момент для морального подавления Церкви. Письмо Ленина от 19 марта 1922 года.
- Послание патриарха Тихона (август 1921 года) с призывом к милосердию и жертвам. Начало подавления: разгон Всероссийского и епархиальных церковных комитетов (декабрь 1921 года). Ответ Помгола[1].
- Послание патриарха от 19 февраля 1922 года – о жертвовании церковных предметов, не имеющих богослужебного значения. Декрет ВЦИК от 23-26 февраля 1922 года – постановление о конфискации.
- Послание патриарха от 15/28 февраля 1922 года.
Государственная политика в отношении Церкви не изменилась: как была определена ещё декретом от 23 января 1918 года, так и теперь этот декрет начинает приводиться в жизнь.
Но, с другой стороны, в условиях гражданской войны (в апреле 1918 года стало ясно, что она неизбежна) никому не хотелось создавать себе второй внутренний фронт против верующих. Гонения начались не потому, что начался голод, а потому, что кончилась гражданская война. В качестве некоего универсального комментария приведем отрывки из письма Ленина, а точнее – его инструкции, от 19 марта 1922 года. Инструкция, так как 20 марта должно быть заседание, на котором Ленин из-за болезни не смог участвовать. “Я сомневаюсь, чтобы мне удалось лично присутствовать на заседании Политбюро 20 марта, поэтому я изложу свои соображения письменно”.
Соображения следующие.
“Я думаю, что наш противник делает громадную ошибку, пытаясь втянуть нас в решительную борьбу тогда, когда она для него особенно безнадежна и особенно не выгодна. Наоборот, для нас именно в данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем с 99 из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем, и потому должны, провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления. Именно теперь и только теперь громадное большинство крестьянской массы будет либо за нас, либо, во всяком случае, будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь решительно ту горстку черносотенного духовенства и реакционного городского мещанства, которые могут и хотят испытать политику насильственного сопротивления советскому декрету.
Поэтому я, безусловно, прихожу к выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий”.
Ленин был человеком с тройным дном. Он обыкновенно, если и обнажает, то только второе дно и никак не третье. В этом же письме Ленин говорит о каких-то громадных богатствах, которые находятся в наших монастырях и он совершенно сознательно лжет и знает это сам. Никаких громадных богатств Русская Православная Церковь не имела. Имущество недвижимое давно было конфисковано. Когда в 1920 году пришли в казначейство Троице-Сергиевой Лавры, то там оказалось 38 рублей с копейками. Если говорить о драгоценном музейном имуществе, то оно годится только как произведение искусства и его материальная ценность зависит ещё и от рекламы, и от моды.
Письмо Ленина программное, причем Ленин не говорит о физическом истреблении Церкви (в отличие от Хрущева, который мечтал показать по телевизору последнего попа), он говорит о запугивании; и запугивании на дальнюю перспективу – “чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий”.
Во-вторых, “беспощадная жестокость” – это только по сравнению со временами предыдущими, но не последующими. То есть, по тем данным, которые можно восстановить, в 1921-1922 годы было расстреляно 8100 человек, включая мирян.
Значит, задача была не подавить числом, а задача была все провести громко, то, что раньше называлось “примерной казнью” – казнью для примера. (В “Капитанской дочке” Савельич, когда лежит в ногах у Пугачева, говорит: “для примера и страха ради, вели повесить хоть меня старика”).
Вся компания по изъятию ценностей была проведена менее всего для накормления голодающих, но именно для примера и страха ради и именно в годы голода, чтобы был обеспечен необходимый нейтралитет (или пассивность) крестьянской массы. Была поставлена хорошо реклама, что именно духовенство “костлявой рукой голода” борется с трудящимися миллионами. Нужна была не передышка, а громадная брешь: еще во время Поместного Собора была попытка натравить крестьян на духовенство, но она закончилась ничем. А здесь все продумано, как в игре, так как крестьянам не надо было объяснять, что такое голод, – они его просто чувствовали.
В Поволжье центральные области постигла засуха и полный неурожай. Неурожай был только в центральных губерниях, то есть Саратовской, Самарской и Царицынской, а в Нижнем Новгороде хлеб был. Средний урожай был в Тамбовской, Курской и Воронежской губерниях. Таким образом, простым перераспределением зерновых запасов было возможно справиться с голодом, но ничего по этой части не было сделано и даже хлеб продолжали продавать за границу.
У Ленина было оговорено, чтобы начальником всей операции был назначен “товарищ Калинин и ни в коем случае не товарищ Троцкий”, то есть лиц еврейской национальности от этого дела совершенно сознательно отвели. (В ПОМГОЛЕ работала жена Каменева Ольга Давыдовна (сестра Троцкого), но это не афишировалось).
То, что голод грозит, стало ясно уже в августе 1921 года. Притом, в Поволжье немецком голода не было, так как немцы устраивали хранилища типа арыков (глиняное корыто), где держали воду специально для полива – немцы Поволжья голода не имели. Главная причина ужаса, который постиг русскую землю, – уныние: народ был ввергнут этим унынием в состояние полной безнадежности, а тех, кто пытался переселяться, встречали заградотряды и расстреливали[2].
Служение и подвиг патриарха Тихона в этот начальный период новых гонений на Церковь.
Августовское послание патриарха 1921 года. “К тебе, православная Русь, первое слово мое. Во имя и ради Христа, зовет тебя устами моими Святая Церковь на подвиг братской, самоотверженной любви. Спеши на помощь бедствующим, с руками, исполненными даров милосердия, с сердцем, полным любви и желания спасти гибнущего брата.
Пастыри стада Христова! Молитвой у Престола Божия, у родных святынь исторгайте прощение Неба согрешившей земле.
Паства родная моя! В годину великого посещения Божия благословляю тебя: воплоти и воскреси в нынешнем подвиге своем святые, незабвенные деяния благочестивых предков твоих, в годины тягчайших бед собиравших своею беззаветною верою и самоотверженной любовью во имя Христово, духовную русскую мощь и ею оживотворявших умиравшую русскую землю и жизнь. Неси и ныне спасенье ей — и отойдет смерть от жертвы своей”.
К 1921 году прошло всего 30 лет со времен известного российского голода 1891-1892 года: Тихон — 1864 года рождения; Сергий – 1867 года, то есть они все — свидетели того голода. Причем, бедствие 1891 года по задаткам было не меньше, так как все центральные губернии России постиг полный неурожай. Но работали общественные комитеты и вся страна поднялась и поэтому – никто по-настоящему голода не ощутил. (В рассказе Чехова “Жена” этот голод отражен). У России были другие времена. Например, события Смутного времени и голод при Борисе – тогда неурожай шел три года подряд, а тут только один год.
В том же августовском послании патриарх обращается ко всему миру, не к правительствам мира, а к общественности.
“К тебе, человек, к вам, народы вселенной, простираю я голос свой: помогите! Помогите стране, всегда помогавшей другим! Помогите стране, кормившей многих и ныне умирающей с голода. Не до слуха вашего только, но до глубины сердца вашего пусть донесет голос мой болезненный стон обреченных на голодную смерть миллионов людей и возложит его и на вашу совесть, на совесть всего человечества. На помощь немедля! На широкую, щедрую, нераздельную помощь!
К Тебе, Господи, воссылает истерзанная земля наша вопль свой: “Пощади и прости”. К Тебе, Всеблагий, простирает согрешивший народ руки свои и мольбу: “Прости и помилуй”.
Во имя Христово исходим на делание свое: Господи, благослови”.
Если сопоставить даты, то послание патриарха августовское сразу же ставит патриарха Тихона в особое положение. Во-первых, Всероссийский церковный комитет и епархиальные комитеты возникли раньше, чем любые государственные учреждения. Через полтора месяца после послания патриарха все епархиальные комитеты закроют, а деньги поместят в государственную казну.
В ноябре 1921 года открылся Карловацкий “собор”, то есть деяния этого “собора” были как нож в спину – открыт был в самое неудачное время. Даже Евлогий говорил – “такой пакости, какой мы сделали светочу русской земли (Церкви), нарочно не придумаешь”.
Епархиальные собрания в основном состояли из мирян и не были зарегистрированы в качестве общественных организаций и поэтому были просто разогнаны, а деньги, которые они собрали, отобрали, так как декрет от 18 января 1918 года запрещал Церкви сбор каких бы то ни было денежных средств.
Обращение патриарха к народам мира сразу же произвело впечатление колокольного звона и нашло отклик раньше, чем стали поступать сведения очевидцев.
Сводка поступлений АРА.[3]
АРА в течение года выделила 25 тысяч вагонов продовольствия; городской совет Цюриха ассигновал 50 тысяч франков; Римский папа пожертвовал 1 миллион лир; коммунальный совет Вероны – 10 тысяч лир; Люксембург – 8 тысяч франков; Амстердамский и интернационал – 794 тысячи 400 голландских гульденов.
Пошли пароходы, груженные продуктами: английского, нидерландского, бельгийского, шведского, чехословацкого, итальянского, норвежского комитетов Красного Креста. Уже этого бы хватило, чтобы накормить Поволжье. Однако только Нансеновский комитет и АРА сумели просочиться вместе со своими сопровождающими, которые и занимались раздачей помощи, а всех остальных просто не допустили и все продовольствие до голодающих не дошло. То есть, это было вполне сознательное действие.
Кормление голодающих происходило так (об это мне свидетельствовал мой папа): в село приехал шофер и сопровождающий. Этот сопровождающий – полный, румяный, благодушный; возникал вопрос: как его не съели? Потому что людоедство и каннибализм были заурядным явлением[4].
Притом, одни ели людей, а другие боялись греха – нарушения поста. Вера давно выхолощена; и когда начнется безбожная пятилетка, это все хорошо проявится. Именно в одной деревне одни могли съесть соседа, а некоторые не могли съесть даже собаки.
АРА прибыла к голодающим Великим Постом 1922 года: кормили детей молочной рисовой кашей, какао на молоке и хлебом; давали с собой в судках какао, кашу и хлеб.
Верующие люди опасались есть, но моя бабушка позволяла себе, так как все дети говорили, что ты уж, мама, поешь, а мы за тебя помолимся. Дед так и не ел. Мой дед Павел Ефимович Еремин почти на четвереньках добрался до церкви, причастился Святых Христовых Таин и обратно пошел нормально. Вся Россия, если ее вот так знать, то это – потрясающая страна.
Половина случаев и каннибализма и голодной смерти бывает от уныния. Один французский врач доказал, что человек, потерпевший кораблекрушение, умирает не от голода и жажды, а умирает от страха. По-настоящему размеры бедствия определяются тремя дополнительными факторами: маловерие, уныние и страх.
Из Орловской, Курской и Воронежской областей хлеб голодающим так и не доставляют.
В конце сентября и в начале октября 1921 года разогнаны все церковные комитеты и на их месте почти сразу создан ПОМГОЛ (Государственный комитет помощи голодающим); председатель ПОМГОЛа – Калинин, председатель ВЦИК. Все переговоры Церкви должны были вестись через ПОМГОЛ и Тихон сразу же пошел на это.
В марте 1922 года в число членов президиума ПОМГОЛа был приглашен представитель Церкви, которым оказался Антонин Грановский. Антонин Грановский – человек сомнительной церковной репутации (в будущем возглавит одну из обновленческих групп “Союз церковного возрождения”).
До марта 1922 года еще надо дожить; а пока Тихон шлет запросы, но только в декабре 1921 года сподобляется ответа (Карловацкий собор уже прошел), где указано, что и ПОМГОЛ привлекает к участию Русскую Православную Церковь и предлагает жертвовать на нужды голодающих церковные предметы, не имеющие богослужебного значения. Какие именно? Прежде всего, ризы с икон, хотя камни на них дешевые; затем всяческие подвески, кольца, ожерелья – то, что когда-то было пожертвовано на икону в память получения исцеления (ризы икон почти не бывали золотыми, обыкновенно серебряными и позолоченными, то есть цена-то была небольшая); священнические митры, в которые тоже вставлялись какие-то камни.
По сравнению с помощью Нансеновского комитета и всей заграницы – церковные ценности были крохи. И это не все, так как вопрос заключается в том, как реализовать эти церковные ценности? Ведь их надо продать! Кто будет покупать? Ведь их же надо продавать за границу, для которой они ничего не стоят. Наконец, богослужебные предметы, хотя и второго рода, то есть не имеющие богослужебного употребления, в протестантских странах не нужны.
В декабре опубликована поправка ПОМГОЛа, что для нужд голодающих предлагается жертвовать музейное имущество монастырей, что не использовалось во время совершения литургии, а просто стояло. То, что стояло, патриарх Тихон также разрешает брать. (Лавра к этому времени национализирована и ее ценности не были отданы на нужды голодающих).
Послание патриарха Тихона от 6/19 февраля 1922 года оповещает всю Православную Церковь о благословении жертвовать на нужды голодающих церковные вещи, не имеющие богослужебного значения.
Все переговоры менее всего устраивали Ленина и менее всего устраивали большевистскую верхушку. Политика-то государства нисколько не изменилась в отношении Церкви, так что с самого начала мирные переговоры комитетов ПОМГОЛа с Церковью не устраивали большевиков. Переговоры увеличивали авторитет Церкви. Даже если взять более поздние переговоры в марте Петроградского комитета ПОМГОЛа с митрополитом Петроградским Вениамином и с Объединенным комитетом приходов, то под благословение митрополита встают все и с непокрытыми головами провожают его до извозчика – невозможно все вытравить сразу.
На этих переговорах занесли в протокол исповедание веры митрополита Вениамина, которое ушло в глубину сердец: “Самое главное рознь и вражда, но будет время – сольются русские люди. Я сам во главе молящихся сниму ризы с Казанской Божией Матери, сладкими слезами оплачу их и отдам”. (5 марта 1922 года).
Активное участие Церкви и активное привлечение верующих увеличивало церковный авторитет, способствовало его росту, а большевикам этого было не нужно.
Во-вторых, изъятие церковных ценностей был предлогом для устроения избиений. А если переговоры проходят мирно, то ничего не получается.
В третьих, как раз Вениамин в марте 1922 года предложил формулировку – что такое святотатство: “Святотатство – это насильственное изъятие (тать – вор по святым вещам), а если мы (Церковь) отдаем сами, то это не есть святотатство, а это есть жертва и милость”. Эту же формулировку примет и патриарх Тихон на Московском процессе в мае 1922 года.
Все это понуждало большевистскую верхушку переговоры сорвать. Все зависело от тактики, каким образом удобно это сделать. Поздним умом Солженицын выразится так, что это все (переговоры и Тихона с ПОМГОЛом и Вениамина с Петроградским отделением ПОМГОЛа) — “распыление в компромиссе”.
В Смольном принимается решение, что все святые чаши, лжицы и так далее будут перелиты на слитки и тогда их можно будет продать.
19 февраля 1922 года патриарх Тихон принципиальное согласие и благословение дает. Положение патриарха ужасно. В феврале выпущено послание Храповицкого к Генуэзской конференции. Николай Клюев писал в газете “Новое время”: “За то, что толченым стеклом они посыпают гвоздиные раны России, молясь шепотком за романовский дом, шипят по соборам кутейные змии”. Газету “Новое время” получали все и “молясь шепотком” относится к Карловацкому собранию. Но находятся деятели и, особенно, некто Михаил Горев — бывший священник Галкин, завсегдатай бывшего митрополита Питирима (Окнова) и усердный посетитель “благочестивого старца” Распутина.
Письмо с разрешением патриарха Тихона — от 19 февраля, а 13/26 февраля произошел первый обвал.
13/26 февраля[5] в дополнение к декрету об изъятии музейного имущества (Декрет от 20 ноября/2 декабря 1921 года прошел для Церкви без звука, так как на него никто даже не откликнулся) выпускается постановление ВЦИК. “Предложить местным советам немедленно изъять из церковных имуществ, переданным в пользование группам верующих всех религий по описям и договорам все драгоценные предметы из золота, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа и передать в органы народного комиссариата финансов (Наркомфин) со специальным назначением для фонда ЦК ПОМГОЛ”.
Документ этот – провокаторский, так как, хотя и “всех религий”, но даже у католиков таких изъятий не было.
В документе отдельной строкой идет фраза – “произвести изъятие, не затрагивающее существенных интересов культа” – это тоже провокация. Для религиозно невежественной массы (вот где проявилась долголетняя политика Победоносцева!) совсем не известно, что такое “существенные интересы культа” и в чем они заключаются.
Максимум, что может сообразить человек церковно безграмотный, это то, например, что чаши не все, а только те, что подороже, – одну для совершения литургии оставить, как и один дискос и одну лжицу.
Декрет ВЦИК (председатель ВЦИКа и председатель ПОМГОЛа — Калинин) дает большевикам лишний козырь в руки – почему, мол, католики не сопротивляются, а только вы.
В ответ на это постановление ВЦИК патриарх пишет Калинину и ответа не получает, так же как и не получает аудиенции. Только тогда патриарх выпускает послание, которое станет для него судьбоносным.
Послание патриарха Тихона Московского от 15/28 февраля 1922 года.
(Послание важно еще и потому, что в нем излагается история вопроса).
“Среди тяжких бед и испытаний, обрушившихся на землю нашу за наши беззакония, величайшим и ужаснейшим является голод, захвативший обширные пространства с многомиллионным населением. Еще в августе 1921 года, когда стали доходить до нас слухи об этом ужасном бедствии, мы, считая долгом своим придти на помощь страждущим духовным чадам нашим, обратились с посланием к главам отдельных христианских церквей, православным патриархам, к Римскому папе, архиепископу Кентерберийскому и епископу Йоркскому с призывом во имя христианской любви произвести сбор денег и продовольствия и выслать их за границу, умирающему от голода населению Поволжья.
Тогда же был основан нами Всероссийский церковный комитет помощи голодающим, во всех храмах и среди отдельных групп верующих начались сборы денег, предназначавшихся для оказания помощи голодающим. Но подобная церковная организация была признана Советским правительством излишней и все собранные Церковью денежные суммы потребовали к сдаче и сданы правительственному комитету.
Однако в декабре правительство предложило нам делать при посредстве органов церковного управления, Священного Синода, Высшего Церковного Совета, епархиального, благочиннического и церковно-приходского советов пожертвования деньгами и продовольствием для оказания помощи голодающим[6].
Желая усилить возможную помощь вымирающему от голода населению Поволжья, мы нашли возможным разрешить церковно-приходским советам и общинам жертвовать на нужды голодающих драгоценные церковные украшения и предметы, не имеющие богослужебного употребления. О чем и оповестили православное население 6/19 февраля сего года особым воззванием, которое было разрешено правительством к напечатанию и распространению среди населения[7].
Но вслед за этим, после резких выпадов в правительственных газетах по отношению к духовным руководителям Церкви,[8] 10/23 февраля ВЦИК для оказания помощи голодающим постановил изъять из храмов все драгоценные церковные вещи, в том числе и священные сосуды и прочие богослужебные церковные предметы[9] и мы священным нашим долгом сочли выяснить взгляд Церкви на этот акт. А также оповестить о том верных духовных чад наших. Мы допустили, в виду чрезвычайных тяжких обстоятельств, возможность пожертвования церковных предметов, не освященных и не имеющих богослужебного употребления. Мы призываем верующих всей Церкви и ныне к таковым пожертвованиям, лишь одного желая, чтобы эти пожертвования были откликом любящего сердца на нужды ближнего, лишь бы они действительно оказывали реальную помощь страждущим братьям нашим”.
Тогда же приходские советы принимали решения: лучше по оценке выплатить деньги, то есть выкупить, но никто на это не пошел.
“Но мы не можем одобрить изъятие из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается ею как святотатство: миряне отлучением от нее, священнослужители – извержением из сана (апостольское правило 73 и Двукратного собора – правило 10)”.
73-е апостольское правило воспрещает использование священных сосудов и церковной завесы для собственных нужд. В 10-м правиле Двукратного собора сказано, что употребление всего, что принадлежит к алтарю (прежде всего, конечно, это относится к предметам, используемым при совершении Страшной Жертвы Христовой), а также одежд на святой престол (о священнических одеждах не сказано) – присвоение трактуется как святотатство, а если не присвоение, то есть отдельная строка – “обратя в употребление не священное”. Употребление не священное было бы как раз снято, если сосуды либо выкупаются, либо обращаются в слитки.
Но большевикам надо было другое, и травля Тихона достигает апогея. И другие священнослужители и епископат поставлены в трудное положение, так как послание патриарха требует выполнения того, что большевики, наоборот, требуют не выполнять. Даже Вениамин Петроградский ощущал внутреннее духовное неудобство, что послание патриарха как бы обходится им или ему дается не прямое толкование.
Надо отметить, что никаких прещений за неполное исполнение послания патриарха нет: никто из сана не извергнут, никто от Церкви не отлучен. Фактически изъятие церковных ценностей совершается в основном мирно (были выступления только в Шуе). Профессор-протоиерей Заозерский[10] в Москве в своем храме все сдал, но, в принципе, отстаивал послание патриарха, но, тем не менее, становится центральной фигурой на московском процессе – так называемом “процессе пятидесяти четырех” (1922 год)[11], из которых 5 человек расстреляны.
Изъятие ценностей часто сопровождаются кощунством: прямо в буденовках входили в алтари с папиросами в зубах; в Москве в храме Григория Неокессарийского ризу, которая не входила в ящик, топтали, чтобы умять. Идут провокации, чтобы вызвать столкновение. Вещи, которые не видишь, на верующих особого впечатления не производили: никто не знал, что такое 73‑е апостольское правило и, тем более, 10-е правило Двукратного собора; этого не знали и иерархи (ученые канонисты в России как правило — миряне). Но когда начинают топтать ризу с иконы, это вызывает эксцессы (и их тоже пытались переложить на патриарха Тихона).
Оценки этих событий.
Вениамин Федченков писал в книге “На рубеже двух веков”, что “я считаю, что патриарх погрешил дважды и с осуждением Брестского мира и с этим посланием против изъятия церковных ценностей. Каноны Церкви созданы для условий мирного времени” (издалека видно плохо).
Разъяснение канонов наступает после того, когда все переговоры и всяческий диалог были сорваны. Патриарху нужно было оповестить верующих: что есть что. В конце концов, каждый берет ответственность на себя.
Реакция беженских архиереев на голод в России была радостной, так как они обрадовались, что люди убивают людей и едят трупы, что кору всю объели с деревьев – они все живут своей безумной мечтой, что, может быть, поднимется народ и свергнет большевиков.
Реакция Солженицына в 60-е годы (“Гулаг”) – “из дали десятилетий легко осуждать патриарха”.
Действительно, не из сохранения церковных ценностей “надлежало возникнуть новой крепости веры”. Бесспорно, что была со стороны большевиков явная провокация, которую можно было немедленно распознать и на нее не поддаваться. “Не затрагивая существенных интересов культа” – вот и можно было обратиться не к пастве, а к ним же — и требовать напечатать, что такое, по их мнению, “существенные интересы культа”. Притом, не ссылкой на церковные каноны, а полным воспроизведением всех канонических правил. Учитывая, что этих правил никто никогда не видел, и надо было их привести полностью.
В конце концов, ворованное впрок не идет, краденое не может стать собственностью, краденое может стать только укрываемым, в чем и убеждаемся в нынешнее время.
Реакция духовенства. Воспоминания[12] о пережитом протоиерея Михаила Чельцова, приговоренного на Петроградском судилище к смертной казни, которая была заменена 5-летним заключением. “Тяжело было не от того, что скоро могу умереть. Нет, я мыслил, что мне уже 52 года, что жизнь моя, можно сказать, уже прожита, что какое громадное количество людей умирает, не доживши до этих лет. Тяжело было, что я умру ни за что ни про что. За веру и за Церковь? И тогда и теперь я отвечаю на это почти отрицательно. Конечно, нашим процессом надеялись унизить веру, подорвать авторитет духовенства, разорить Церковь. Но в моих отношениях к изъятию церковных ценностей этого стояния за веру было очень мало, было больше борьбы за золото и серебро церковное, за имущественное достояние и права Церкви. А стоит ли за это умирать? Тяжело за это умирать”.
Действительно, хитон Христов и то достался (и не удержался в руках) его распинателям, заплевания перенес Сам Господь, причем же здесь унижение наше?
Далее пишет так: “Смерть-жертва? Но для кого она нужна, кого она побудит к подражанию, да и чему в нашем деле подражать? Смерть мученика? Но за что? За ценности вещественные? Не велика цена такой смерти”.
Таким образом, даже в церковном сознании мы видим, фактически, растерянность; но, с другой стороны, духовенство и активно верующие оказались все-таки брошенными церковно-инертной массой народа. Еще на Соборе отмечалось, что одно дело закрывать церкви в XIV-м веке при Сергии Радонежском, и совсем другое – в начале 20-х годов XX-го века. Церковное сознание давно уже было выхолощено.
[1] Государственный комитет “Помощь голодающим”.
[2] Людей, которые пытались поселиться на китайской границе, армия Блюхера всех расстреляла.
[3] АРА — Американо-русская помощь, Нансеновский комитет.
[4] Было хуже, чем даже в ленинградскую блокаду, хотя и ленинградская блокада – сплошное людоедство.
[5] Постановление ВЦИКа датируется 26-м, но перед этим все обсуждалось.
[6] Начало декабрьских переговоров.
[7] Все типографии государственные.
[8] Травля патриарха Тихона началась тогда же в феврале и еще до послания. Газетная травля, где в основном обсуждались решения карловацкого собрания, никем не останавливалась.
[9] С тоски зрения Церкви подобный акт является актом святотатства.
[10] Заозерский в свое время подписал послание 32-х в 1905 году и был известным канонистом.
[11] “Процесс церковников”, май 1922 год, Москва.
[12] Февраль 1923 года.