Классическая русская литература в свете Христовой правды. Лекция № 27

Список лекций Классическая русская литература в свете Христовой правды.

Лекция №27.

Отлучение Льва Толстого.

  1. Ретроспектива. Запись 1860 года Лев Толстой “О молитве” и вообще о всякой связи с Богом. Религиозная предпосылка Льва Толстого.
  2. Конец 1878 года. Зима 1978-1879 годов. “Обновление” Льва Толстого. (В этот период Лев Толстой вышел на арену борьбы и главный его враг, не опознанный многими, это православный символ веры).
  3. Период 1881-1901 годов. 1881 год (январь-февраль) – новое евангелие Льва Толстого. 1901 год (20-22 февраля) – отлучение. (Этот 20-летний период можно назвать “подготовкой” к отлучению).
  4. Постановление Синода от 20 февраля (день ангела Льва Толстого – преподобного Льва Катанского) 1901 года.
  5. Ответ Софьи Андреевны Победоносцеву и трём виднейшим членам Синода. (Как она сказала: “Победоносцеву и митрополитам”).
  6. Разъяснение текста отлучения митрополитом Антонием Санкт-петербургским (Вадковский – первенствующий член Синода).
  7. “Павлово отлучение” — по выражению архиепископа Иоанна Шаховского, и апология Льва Толстого (6 апреля 1901 года), попытка самооправдания.
  8. В ответ на эту апологию, второе разъяснение епископа Сергия Страгородского (будущего патриарха Сергия).

1-го февраля 1860 года Толстой записывает в дневнике: “Читал о вырождении человеческого рода (то есть статью Альфреда Мари) и о том, какая есть высшая степень развития ума. Я – в этой степени (первый признак глупости, когда человек уверен в своём уме. Толстой, не смотря на свои гениальные литературные способности, был человек не умный, то, что называется “не далёкий”, то есть и при гениальности ум иметь не мешает). Машинально вспомнил молитву. Молиться! Кому? Что такое Бог, представляемый себе так ясно, что можно просить Его, сообщаться с Ним. Если я и представляю себе такого, то Он теряет для меня всякое величие. Бог, которого можно просить и которому можно служить, есть выражение слабости ума”.

Фраза совершенно безграмотна. Надо было сказать, что понятие о Боге и исповедание такого Бога, которого можно просить или которому можно служить есть выражение слабости ума. Но написать, что Бог есть выражение – это чушь.

Эту фразу впоследствии протоиерей Георгий Флоровский назвал “религиозной бездарностью” и именно в отношении Льва Толстого. Свойство человеческого духа, как его определял Феофан Затворник, — это жажда Бога, отсюда и искание Бога, отсюда при потере “Авелева тоска[1]”.

И, наоборот, иллюзия самодостаточности, что Бог, которого можно просить и которому можно служить “ теряет для меня всякое величие” – это, прежде всего, религиозная бездарность, то есть атрофирование духовных свойств, которые как раз и диктуют жажду Бога, искания, которые в конечном основании служат для пророческого вдохновения пророков и для многого другого. Религиозная бездарность – это тоже основание для создания новой религии Льва Толстого.

Само слово “религия” – слово латинское: “religio” – связываю (“re” – повторно; “ligio” — связь) – живая связь.

Когда человек в такой связи не чувствует ни необходимости, ни внутренней потребности – это и есть религиозная бездарность. (Также как врождённый горб, врождённая слепота).

Крещение уничтожает последствия первородного греха и даёт благодать для борьбы со врагом нашего спасения, но оно не сообщает духовные дары; миропомазывание – тоже защита. Благодать таинства крещения может пролежать до самой смерти, как растение, которое не пустило ростка.

У разных людей духовные дарования разные и призвания разные. Лев Толстой, в сущности, никогда не был призван ни для каких форм религиозной, церковной деятельности, а он, будучи религиозно бездарным, стал рупором таких же людей, которых много.

Любовь к Богу не есть самопознание, а жажды Бога есть различие разной степени духовной одарённости. Религиозная бездарность – это тоже врождённое, также как, например, не способность к изучению грамоты или сила памяти. Другое дело, что можно просить разума, как Сергий Радонежский, чтобы понимать учение. Но сила памяти есть свойство душевное, а жажда Бога есть свойство духовное.

Таким образом, Толстой не имел связи с Богом, но, более того, он был уверен, что он в ней и не нуждался, поэтому и пишет, “что такой Бог теряет для меня всякое величие”.

Льву Толстому была присуща и гордыня. Гордыня способствовала тому, что он так и остался самоучкой: был оставлен в университете на естественном факультете на второй год; перешел на историко-филологический и тоже был оставлен на второй год, и, в результате, — оставил университет. Собственно, это тоже способствовало толстовству.

Особая предрасположенность к гордыне и религиозная бездарность – два природных качества, которые как бы делали возможность спасения Толстого не безнадёжным, а так, вообще, извинения ему нет. Господь сказал, что если бы вы были слепы, не имели бы греха. Но, поскольку, вы объявляете себя зрячими, то извинения не имеете. Лев Толстой всю жизнь объявлял себя зрячим.

Вина Льва Толстого как раз и усугубляется тем, что он с особым упорством, всю свою жизнь утверждал, что он – зрячий, а вот это уже не для всех. Мария Цветаева, например, была бесноватой с детства, это и предрешило то, что владыка Хрисан служит панихиды над ее символической могилой. Марию Цветаеву страшное искушение, страшный порок посетил тогда, когда ей было только 7 лет (человек пока как бы не ответственен в это время). Хотя, конечно, очерк Цветаевой “Чёрт”[2] – это акафист дьяволу (по определению одного протоиерея).

Зима 78-79 годов. Софья Андреевна пишет своей сестре Татьяне (любимой сестре): “Лёвочка совсем ушёл в своё писание. У него, остановившиеся страшные глаза, он почти ничего не разговаривает и о житейских делах решительно ничего не способен думать”. Чуть позднее, в ноябре: “Лёвочка всё работает, как он выражается, но пишет какие-то религиозные рассуждения, читает и думает до головных болей и всё это, чтобы показать, что Церковь не сообразна с учением Евангелия. Едва ли в России найдётся десяток людей, которые этим будут интересоваться.[3] Но делать нечего, я одно желаю, чтоб он уж поскорее это кончил, и прошло это как болезнь, и владеть или предписывать ему умственную работу такую или другую никто в мире не может, даже сам он в этом не властен”.

Именно в то время, когда у Толстого стали остановившиеся страшные глаза, чем это вызвано. Лев Толстой изучает “Догматическое богословие” Макария Булгакова для того, чтобы окончательно разоблачить Церковь и доказать ее не состоятельность. Конечно, на догматические истины Церкви он возразить не может, так как, кроме того, что бездарен, он ещё и невежественен. Но вот что пишет Толстой вообще про любого составителя катехизиса или богословия: “Ему нужно только составить свод такой, при котором бы казалось, что всё, написанное в так называемых Священных книгах и у всех отцов Церкви, написано только за тем, чтобы оправдать Символ веры. И я понял, наконец, что всё это не только – ложь, но и обман людей не верующих, сложившийся веками и имеющий определённую и низменную цель”.

При полном религиозном невежестве Лев Толстой даже не знает, что Православный Символ веры – это только орос II-го Вселенского Собора, только – догматическая формула, разрешающая Тринитарный вопрос; что были ещё и III-й и IV-й, VI-й Вселенские Соборы, которые разрешали Христологический вопрос; что в церковном вероучение существует ещё учение о спасении (сотериология); учение о Матери Божией (мариология); учение о конце света (эсхатология) и многие другие вещи.

Лев Толстой учиться никогда не хотел: ни математике, ни филологии, ни русской грамоте, ни, тем более, Закону Божию. Он с успехом учил только иностранные языки и на двух языках (английском и французском) говорил свободно.

Таким образом, 78-79 год нельзя назвать годом религиозного перелома, но можно назвать как бы выходом на открытое поле битвы и на этом поле битвы Толстой наряжается в нового пророка, нового апостола (апостола анти христианства) и нового учителя жизни.

Поэтому, если в 60-м году – “если бы я признал Бога, которого можно просить и которому можно служить”, то я бы стал презирать себя – так можно перевести то исповедание. Таким образом, я или Бог. Это хуже ницшеанства – у Ницше Бог умер. Здесь – Он не имеет ко мне отношения. Он, может быть, и есть как начало мироздания, но это начало мироздания и произошло без меня и, так сказать, меня не спросили. У Толстого нет даже понятия о Боге как о Творце и, прежде всего, Творце твоём. То есть, эта оголтелая самодостаточность она-то и предопределяет многое и как раз, то семя, которое только в 78-79 году начинает прорастать. Это семя прорастает, прежде всего, в борение с Символом Церкви, в борение с верой Церкви.

Огромной ошибкой было то, что Толстого считали христианином, но заблудшим. Более точно определил Толстого его бывший ученик Новосёлов, как “христианин без Христа”. Лев Толстой отрицает Богочеловечество Христа и Его искупление, но отрицает и первородный грех (от чего искупать то) – это сказки о грехопадении первого человека.

Символ веры ненавистен Толстому ещё и потому, что “не понятная Троица”, как он выражается, вызывает в нём только раздражение, как и всегда, всё, что было ему не понятно, вызывало в нём постоянную, холодную и непримиримую ненависть.

Боговоплощение было для него не только не приемлемо, а абсолютно чуждо, потому что если уж Богу молиться нельзя, то как можно помылить о Его безмерном снисхождении к людям, то есть о Его движении к нам, о Его приходе. Разумеется, Толстой отрицает первое пришествие Христа и с ещё большей яростью отвергал и второе. Что же касается личного бессмертия и загробного ответа, то от этой мысли он отказывается. Иногда, хотя остроумие Толстому не было свойственно. Но выражался он так, что если мне скажут, что яснополянскому парку ходит восемь слонов, я не пойду посмотреть к окошку, так как это не имеет ко мне отношения. Точно также и личное бессмертие.

Толстой в это время – воин, который вышел на поле брани, но ещё только как бы зовёт противоборствующих. Следующий этап: конец 80-го года – февраль 81-го года – Толстой занимается исправлением Евангелия. В этом исправленном евангелии воскресения Христова нет и тоже в свойственной ему кощунственной формулировке: “Чтобы сказать не значащие слова своим ученикам, не стоило и воскресать”.

Впоследствии Лев Толстой будет сильно обижаться на то, что отлучили от Церкви одного его, а не всё российское образованное общество – все так думают, почему одного меня.

Отчасти здесь есть некая логика. В сущности, вся российская наука и не только университетская, но и в Московской Духовной Академии, давала основание для такого рассуждения. Возьмём, например, труд Ключевского “Жития святых, как исторический источник”. Ключевский до 1095 года преподаёт в Московской Духовной Академии, и он там последовательно выправляет все прямые свидетельства благодати Божией, всякое действие Десницы Божией в исторической жизни людей. Если честно продумать эту тенденцию и в ней по этому направлению пойти до конца, то будет евангелие Толстого.

Толстой просто прочёл Евангелие в том же ключе, что делали многие преподаватели страны, хотя напрямую Евангелия не касались, а работали с другими источниками. Тогда, действительно, почему одного Льва Толстого, почему не Евгения Ефстигнеевича Голубинского, тоже преподавателя Московской Духовной Академии, почему не Ключевского Василия Иосифовича. Не говоря уж о целой когорте людей светских.

Пётр Константинович Иванов в труде “Тайна святых”, упоминая, в частности, об отлучении Льва Толстого укоряет Синод состава 1901 года и укоряет церковных иерархов за то, что, прежде чем отлучать от Церкви Льва Толстого, они даже не подумали наложить на вся страну трёхдневный пост для молитвы за брата[4].

Для того чтобы Бог мог действовать, человек должен, хотя сомневаться, хотя колебаться.

Период с 1881 года по 1901 год.

Промыслительно получилось так, что Толстой закончил свой евангелие перед 1 марта 1881 года, то есть непосредственно перед убийством Александра II. Иоанн Шаховской комментирует это так: “Как раз перед этим Толстой совершил своё Богочеловекоубийство. Перед глазами всех, отверг Воскресшего и смерть победившего Христа, Богочеловека и принял мёртвого Христа, человека как мы, имевшего моральные слабости, умершего и никого никак не могущего, конечно, спасти Своей силою от вечной смерти. И тем началась обновлённая жизнь нового учителя мира. Обновлённый Толстой будет целых 20 лет извергать многие и всевозможные непристойности на Живого Бога и Сына Божия, на Церковь, на всех святых, ожесточаясь всё более и более и потом, успокаиваясь в своей правоте, славе и неприкосновенности, доколе не прогремит с апостольских кафедр русского епископата священная и праведное отлучение”.

Неприкосновенность Толстого. Константин Леонтьев, живший в Оптиной и старый знакомый Льва Толстого, советовал ему сесть в тюрьму, чтобы хоть как-нибудь он был изъят из этого хоровода толстовщины. Толстой встретил эту мысль без насмешки и даже с некоторым сочувствием и сказал, что и я бы хотел того же самого, “уж сколько я тут их (правительство, царя и прочих властей) раздражаю и совсем не понимаю, почему мне всё так спускают”.

Лев Толстой так и остался в своей неприкосновенности, и это был мудрый шаг того правительства: “Мне отмщение, Аз воздам” – Толстой должен быть поражен огнём с неба и, прежде всего, последствиями своего собственного дела, плодами своего греха. Для покаяния Толстой не имел даже малого желания.

Позднее, как бы в раскаянии за себя и за Русскую Церковь Иоанн Шаховской пишет так: “За многое, за что и не думаем ответим, если не возгоримся покаянным и деятельным огнём ревности духа, видя в нашем саду плевелы и цветы зла”.

По настоящему обличение Толстого стало возможным только после революции. Именно по этому то, что было до революции не производило впечатления, так как то, что писалось и говорилось до революции не имело силы. Толстой мог внешне считать себя до своего отлучения членом Церкви только благодаря той греховности и не нормальной связи государства и Церкви, когда тысячи безбожников называли себя православными и официально числились ими, потому что метрика представлялась Церковью (Церковь играла роль Загса).

Офицеры, чиновники, все не зависимо от их веры и желания насильственно принуждались к неверному принятию Святых Христовых Таин в суд и в осуждение как себе, так и священникам и епископам, поведавшим тайну Христа врагам Его истины.

Люди более добросовестные покупали свидетельство о говении — в столицах это стоило 10 рублей, в провинции дешевле[5].

Государство, объявившее Церковь своим ведомством – ведомством православного исповедания, тем самым как бы взвалило на себя непосильную ношу и революция стала неизбежной. Об этом Господь дал прямое указание: 1712 год – явление Божией Матери на Соловках и повеление основать Голгофско-Распятский скит, где эта гора убелится страданиями неисчислимыми. Это явление было как раз тогда, когда Пётр I с Феофаном Прокоповичем разрабатывали свою синодальную систему.

Таким образом, сколько бы не выступали и Феофан Затворник, и Иоанн Кронштадский и иные, прославленные угодники Божии, конца XIX-го и начала XX-го века, ничем помочь они не могли, так как они сам корень не вырывали.

Государство, объявившее себя православным, тем самым всех своих служащих не может не считать не православными, а это значит, что, не зависимо от их веры и желание, всех принуждали креститься, потому что иначе не записывали, всех принуждали причащаться (Серафим Саровский свидетельствовал, что причащаются видимо, а у Господа остается не приобщённым) и всех принуждали отпеваться, кроме отлучённых от Церкви.

По поводу своего отлучения Лев Толстой пишет так: “Отлучение произвольно, потому что обвиняют одного меня в неверии во все пункты, выписанные в постановлении, тогда как не только многие, но почти все образованные люди, разделяют такое неверие и беспрестанно выражают его в разговорах и в чтении, и в брошюрах”.

И Лев Толстой, кстати говоря, яростно возражал против своего отпевания и пишет об этом так: “Я действительно отрёкся от Церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали до меня церковных служителей и мёртвое моё тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и не нужную вещь, чтобы она не мешала живым”. (Это завещание было написано до отлучения).

Таким образом, 20-летняя подготовка к отлучению велась Толстым довольно кропотливо.

Акт от 20 февраля 1901 года (память Льва епископа Катанского). Основные пункты акта.

“Из начала Церковь Христова терпела хулы и нападения от многочисленных еретиков и лже учителей, которые стремились ниспровергнуть ее и поколебать существенных ее оснований, утверждающихся на вере во Христа в Сына Бога Живого. Но все силы ада, по обетованию Господню, не могли одолеть Церкви святой, которая пребудет не одолённая во веки. И в наши дни, Божьим попущением, явился новый лже учитель, граф Лев Толстой. Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему”.

Это, конечно, глубокая ошибка, так как Толстого никто и никогда не воспитывал. И те его тётушки Александра Ильинична и Татьяна Александровна не имели ни какого существенного влияния на его душу.

“Дерзко восстал так в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно пред всеми отрёкся от вскормившей и воспитавшей его Матери Церкви Православной[6] и посвятил свою литературную деятельность, данный ему от Бога талант, на распространение в народе учения, противных Христу и Церкви, на истребление в умах и в сердцах людей веры отеческой, веры православной”.

Лев Толстой тоже не без основания писал, что я обращаюсь в своих произведениях не к тем, кто верует, а к тем, кто ни во что не верует.

Бердяев свидетельствовал, что ему помогло придти к вере длительное кощунство Льва Толстого.

“В своих сочинениях и письмах, во множестве рассеиваемых его учениками, по всему свету, он проповедует с ревностью фанатика ниспровержение всех догматов Православной Церкви и самой сущности веры христианской. Отвергает Личного Живого Бога в Святой Троице славимого, Создателя и Промыслителя вселенной, отрицает Господа Иисуса Христа, Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира, пострадавшего нас, ради человек ради нашего спасения и воскресшего из мёртвых”.

Лев Толстой в своей “Апологии” писал, что “Признание Христа за Бога и молитву Ему, я считаю кощунством”.

“Отрицает божественное зачатие по человечеству Христа Господа и девства до Рождества и по Рождестве Пречистой Богородицы, присно Девы Марии, не признаёт загробной жизни и мздовоздаяние”.

Лев Толстой испытал сильнейшее влияние восточных религий: идея личного бессмертия для него был такой же враг, как и Символ веры, то есть, ему гораздо удобнее было считать, что душа просто распадается на составные элементы.

“Отвергает все Таинства Церкви и благодатное в них действие Святого Духа и ругает над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из Таинств святую евхаристию.

Всё сие проповедует граф Толстой непрерывно словом и писанием к соблазну и ужасу всего православного мира и тем не прикровенно, но явно пред всеми, сознательно и намеренно отверг сам себя от всякого общения с Церковью Православною. Бывшие к его вразумлению попытки не увенчались успехом.

Посему, Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею. Ныне об сём свидетельствуем пред всею Церковью к утверждению правостоящих и к вразумлению заблуждающихся, особливо же, к новому вразумлению самого графа Толстого”.

“Многие из ближних его, хранящих веру, со скорбью помышляют о том, что он в конце дней своих остаётся без веры в Бога и Господа Спасителя нашего, отвергшись от благословений и молитв Церкви и от всякого общения с нею. Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаянием в разум истины. Молим, Тя, милосердный Господи, не хотяй смерти грешного, услыши и помилуй и обрати его ко святой Твоей Церкви. Аминь”.

Подлинное подписали.

Из тех, кто подписал подлинное: священномученик Владимир, митрополит Киевский (тогда митрополит Московский) и смиренный Иероним, архиепископ Холмский и Варшавский (скончался в 1922 году в ссылке). Все остальные не дожили до революции.

Текст отлучения очень мягкий, так как анафематствования нет. Анафема – да будет отлучен. А тут сказано: “Церковь свидетельствует о его отпадении” и только.

Текст отлучения становится понятен только в соединении с комментарием, а именно, с письмом владыки Антония Вадковского от 24 марта 1901 года.

Пишет он так: “Господь всегда ищет человека Своей Любовью. Но человек иногда не хочет идти навстречу этой Любви и бежит от Лица Божия, а потому и погибает. Христос молился на кресте за врагов Своих, но и Он в Своей первосвященнической молитве изрёк горькое для Любви Его слово, что “погиб сын погибели” (Ин.17.12). О Вашем муже, пока жив он, нельзя сказать, что он погиб, но совершенная правда сказана о том, что он от Церкви отпал и не состоит ее членом, пока не покается и не воссоединится с нею. В своем послании, говоря об этом, Синод засвидетельствовал лишь существующий факт и потому негодовать на него могут только те, которые не разумеют, что творят.” Эта выдержка письма владыки в основном комментирует метафизическую глубину отлучения Льва Толстого.

Софья Андреевна пишет так: “Бумага эта вызвала негодование в обществе,[7] недоумение и недовольство среди народа. Льву Николаевичу три дня подряд делали овации, приносили корзины с живыми цветами, посылали телеграммы, письма, адреса. Я написала в тот же день и разослала своё письмо Победоносцеву и митрополитам[8], привожу его здесь же”.

Письмо Софьи Андреевны. “Горестному негодованию моему нет предела и не сточки зрения того, что от этой бумаги погибает духовно мой муж. Это не дело людей, а дело Божие, жизнь души человеческой, с религиозной точки зрения, никому, кроме Бога не ведома и, к счастью, не подвластна. Но с точки зрения той церкви, к которой я принадлежу и от которой никогда не отступлю, которая создана Христом для благословения именем Божиим всех значительнейших моментов человеческой жизни, рождению, браков, смертей, горестей и радостей”.

По Софье Андреевны получается, что Господь создал ЗАКС: рождение, брак, смерть, молебны о здравии, отпевание, молебны о возвращении украденных вещей и так далее.

“Которая громко должна провозглашать закон любви, всепрощение к врагам, к ненавидящим нас, молиться за всех. С этой точки зрения, не постижимо для меня распоряжение Синода. Не могу не упомянуть ещё о горе, испытанном мной, о тоё бессмыслице, которую я слышала раньше. А именно, о секретном распоряжении Синода священникам не отпевать в церкви Льва Николаевича в случае его смерти. Кого же хотят наказывать? Умершего, не чувствующего уже ничего человека, или окружающих его, верующих и близких ему людей”.

Умершего, не чувствующего уже ничего человека (полное безбожие) – а где же твоё личное бессмертие, ведь душа, освобождённая от тела, становится только чувствительней и к воздействию бесов и, вообще, ко всем духовным прикосновениям.

Недаром Иоанн Шаховской пишет, что ответим за то, за что и не думаем. Вот это огульное лишение мирян религиозного образования, потому что преподавание Закона Божьего в гимназиях – это был позор, да ещё и не все гимназии и кончают, за это тоже священнослужителям придётся нести ответственность.

Софья Андреевна 1844 года рождения и выросла тогда, когда в гимназии девчонок не отдавали. Гимназии были, но для среднего сословия. Дворяне приглашали домашних учителей, притом одного на все науки.

В беседе Серафима с Мотовиловым приведен сюжет, когда любознательный мальчик спрашивает о трисоставности человеческого естества, а батюшка на него раздраженно на него цыкает и говорит – выше себя не ищи.

По Софье Андреевне получается, что моральный ущерб могут испытать только окружающие люди. Лев Толстой и его ближние негодовали только на одно на скандал. Отлучение от Церкви, всё-таки прогремевшее на всю Россию, было скандалом, который как громкий крик, например, нарушает спокойное течение обыкновенной внешней, абсолютно бездуховной жизни среди высшего круга. (Толстой не был наказан Богом именно потому, что нужно было вскрыть этот гнойник).

Софья Андреевна пишет дальше: “Неужели для того, чтобы отпевать моего мужа и молиться за него в церкви я не найду или такого порядочного священника, который не побоится людей перед настоящим Богом любви, или не порядочного, которого я подкуплю для этой цели большими деньгами”.

Митрополит Антоний Вадковский пишет ответ Софье Андреевне. “Я не думаю, чтобы нашелся какой-нибудь даже не порядочный священник, который решился бы совершить над графом христианское погребение, а если бы и совершил такое погребение над не верующим, было бы преступной профанацией священного обряда”.

Софья Андреевна называет своего Льва Толстого пастырем церкви и причисляет его к тем, “кого вернее простит Бог за их смиренную, полную отречения земных благ, любви и помощи людям, хотя и вне Церкви, чем носящим бриллиантовые митры и звёзды, но карающих и отлучающих от Церкви пастырей ее”.

Митрополит Антоний по поводу звёзд пишет так: “Носят они бриллиантовые митры и звёзды, но это в их служении совсем не существенно. Оставались они пастырями, одеваясь и в рубища, гонимые и преследуемые, останутся таковыми всегда, хотя бы и в рубище пришлось бы им одеться, как бы их не хулили, какими бы презрительными словами не обзывали”.

Церковь находится в положении презренной именно в это время: презренной, позоримой, пререкаемой, загнанной в какой-то угол российской действительности.

Когда Господь послал на Россию всесокрушающее воздействие Своей благодати, как это предрекал Феофан Затворник, то это привело к невиданному росту авторитета духовенства. И именно, когда они не благословляли через стекло из окна кареты, а прятались в домах верующих и те верующие, которых арестовывали, отвечали верно, – я удостоилась принять его, куда он пошел – знаю, но не скажу.

Текст отлучения, письмо Софьи Андреевны – это всё пока внешние проявления духовной реальности. Саму духовную реальность отлучения тогдашняя богословская мысль вскрыть не смогла и она была вскрыта Иоанном Шаховским в 1948 году. Пишет он так: “апостол Павел, отлучая от Церкви коринфянина (1Кор.5), горел к этому человеку, соблазнявшему мир, последней любовью. Сделавшему такое дело 4в собрании вашем во имя Господа нашего Иисуса Христа, обще с моим духом, силою Господа нашего Иисуса Христа, 5предать сатане во измождение плоти, чтобы дух был спасен в день Господа нашего Иисуса Христа.

Праведное отлучение от Церкви всегда значительно, но не в идейном смысле, но и в метафизическом, то есть в духовном смысле.

“Конечная цель церковного отлучения спасение духа человеческого; ближайшая цель – смирение души через отъятие благословения на ее земную жизнь, измождение плоти. Великая тайна сокрыта не только в благословляющих, но и в отвергающих словах Церкви. Отлучение Толстого было страшным предупреждением Божьим России”.

Отлучённых от Церкви нельзя поминать на проскомидии, поминовение на проскомидии есть неизбывное благословение на все моменты жизни этой души на земле. Пока это благословение совершается, человек находится в окружении Божией благодати, как мы молимся Святому Духу “Иже везде сый и вся исполняяй”. Благодать Святого Духа не входит только внутрь свободных тварей, отвергающих ее.

Само отлучение есть отъятие атмосферы благодатной и человек оказывается голеньким и подверженным всем действиям духов злобы поднебесной – это и есть “предать сатане для изнеможения плоти”.

[1] То, что я называю В.М.

[2] 2-й том.

[3] Это как раз – ошибка.

[4] Если уж и налагать пост, то не трёхдневный, а 20-летний. В.М.

[5] Куприн при венчании просто взял и заплатил за справку о говении 10 рублей.

[6] Только во младенчестве причащение могло быть не в суд и в осуждение.

[7] Это она пишет в дневнике 6-го марта.

[8] Трём членам Синода, то есть Антонию, Феогносту и Владимиру.