Список лекций История Вселенской Церкви с элементами агиологии

1. Начало монашеского служения в Церкви;
2. Служение пустынножительства, его характеристики;
3. Служение затворничества, столпничества, схимы;
4. Великие отцы пустынники, преподобные: Павел Фивейский (память 15 января), Антоний Великий, Макарий Великий, Мария Египетская, Кира и Марина, Пелагия и иные. Служение и подвиг преподобных.

Монашество началось с пустынножительства – с какой целью?

Люди удаляются в пустыню не для того, чтобы спасти душу. После искупления Господнего нас всех нет в мире места, в котором было бы нельзя или неудобно было бы спастись и нет также и такой эпохи.

Господь сказал: «Се Аз с вами до скончания века…» (Мф.28,20). Поэтому думать, что там-то при таких-то обстоятельствах, в такие-то эпохи спастись почти невозможно – это не только неверие во всемилостивую помощь Божию, но это и явное нечестие. Почему? Да потому, что — это чистый детерминизм, это значит, что мы считаем человека не образом Божиим, не свободной тварью, а продуктом обстоятельств. И этим мы повторяем нечестие Адама первозданного, уже согрешившего «…жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел». Так и мы: семья и дети мешают мне прилепляться ко Господу умом, духом – всем; соседи, которых я тоже себе не выбираю, сослуживцы, потому что у меня нет другой работы, сограждане – страну я тоже себе не выбираю, – их же нам дал Господь, и вот они-то мешают нам прилепляться к Богу. (Никак не мешают). Такая мысль — заведомо ложная, ибо в ней неверие, нечестие, да еще прикрытое лицемерием.

Зачем люди уходят в пустыню? – значит, не для того, чтобы спастись. Второй, как бы, вопрос — а может быть мы бежим от лицезрения людских пороков?! На начальных ступенях это бывает.

Из истории РПЦ известно, что Антоний Печерский, уже по возвращении с Афона, по Божьему изволению явно возвещенном, но после смуты 1015 г., после убиения Бориса и Глеба в ужасе и скорби удалился опять на Афон.

Иоанн Златоуст тоже думал примерно так: «Я часто молил, чтобы миновалась нужда в монастырях и настал и в городах такой добрый порядок, чтобы никому никогда не нужно было убегать в пустыню». (И все же – при самых добрых порядках кто-то должен быть и в пустыне).

В самих же монастырях выработано убеждение — место не спасает – Иуда был возле Самого Христа и не спасся!

Уходя в пустыню действительно по Промыслу Божию, человек не удаляется от человеческих пороков – людские пороки, несчастья, страдания проходят через его сердце, ибо пустынник есть молитвенник за весь мир. Обычному человеку молиться за весь мир нельзя! – это только для богатырей духа, для совершенных.

Отец Софроний (Сахаров) – сотаинник о. Силуана, автор книги «Силуан Афонский» во время II-ой мировой войны был одним из духовников Святой Горы Афонской, жил в калибке, т.е. не в Карее, не в общежительном монастыре, а анахоретом – как пустынник. Так вот во время ночных молитв ему в яве через сердце были слышны прямо вопли, стоны, слезы, неисчислимые страдания, которые совершались на войне и, вообще, в результате войны. (Афон не терпел даже материальных недостатков во время войны, отчасти благодаря хозяйству).

Не в воображении, а реально людские грехи, пороки и страдания предстоят и предстают сердцу пустынника!

Сергий преподобный во время Куликовской битвы видел перед собой павших в момент отделения души от тела. Преподобный Серафим Саровский во время польской войны 1831 г. и многие еще.

Таким образом, молитва за весь мир наоборот делает человека ближе людским страданиям.

Третья возможность. Тот же самый отец Софроний (Сахаров) в своем докладе на монашеском съезде в 1952 г. высказал такое предположение по поводу столпничества и т.д., что может быть это сбываются пророчества Апокалипсиса гл.12, ст.6 – «жена убежала в пустыню.» Жена – Церковь, т.е. может быть это сама Церковь убежала в пустыню в эпоху Константина (монашество начинается в пост-констатиновскую эпоху) и это, как бы, вместо мученичества. Но если Церковь убежала в пустыню то, что же осталось в населенных пунктах, притом людных — –то значило бы рассекать Церковь надвое, что глубоко не верно. Тем более что сами пустынники остаются всегда преданными и послушными членами Церкви. Более того, в большинстве они, даже и мужчины, не имеют сана пресвитера, а потому не могут сами совершать литургию и принимают Святые Дары от пресвитера, пришедшего из близлежащего селения. Значит – это тоже не причина.

В-четвертых. А что такое монашество в социальном аспекте, ведь это явно уход из социума. Человек рвет связи семейные, — если даже неженатый, то умирает для своих родителей, — сословные, имущественные, гражданские – он умирает для отечества. Между прочим, всевозможные православные отечества никогда с этим не смирялись: в Византии император Юстиниан настойчиво законодательствует по монашеским делам; у нас в России Силуана Афонского чуть не призвали на японскую войну, как бывшего солдата и т.д.

Монашество – это уход из социума, но не в пустоту, а в какой-то новый социум. В монашестве существует явный социальный аспект – не географический, а социальный – здесь центр тяжести.

Иоанн Златоуст выдвинул такой термин — «Бегство от благополучия, не потому, что в благополучии и достатке нельзя спастись, а потому что к нему не лежит душа», но он не настаивал, что, где бы то ни было благополучие вредно. Пишет так: «Из числа столь многих тысяч христиан нельзя найти больше 100 спасаемых, да и в том сомневаюсь. Безопасность от гонений есть величайшее из гонений на благочестие, хуже всякого гонения. Никто не понимает, не чувствует опасности. Безопасность рождает беспечность, расслабляет и усыпляет души, а диавол умерщвляет спящих».

Что об этом сказать?! Положим, что к благополучию не лежит душа, но ведь его можно не замечать. Апостол Павел пишет: «Умею жить в скудости, умею жить и в довольствии». Не прилепляться – это как раз общее для всех христиан делание. Другое дело – имеем ли мы решимость для этого делания, но это уже зависит от нас.

Видимо, не опасность довольства и достатка все-таки играет здесь ведущую роль, а Божий призыв, как у Арсения Великого – «Бегай людей и спасешься» – ослушаться он не мог, т.к. Божий призыв проходит через сердце раба Божия и становится его жизнью.

В-пятых. Предположение Ключевского Василия Осиповича, высказанное им на юбилейном докладе в честь 500-летия преподобного Сергия Радонежского в 1892 г. Он пытается представить дело так, что в пустыне люди выполняют духовные задачи для мира не доступные. И это тоже не верно, т.к. даже по смыслу крещальных обетов, совершенство христианское в миру так же необходимо, как и в пустыне. И не к пустынникам обращены слова Христовы: «Да будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф.5,48), а ко всем.

Примеры.

Как засвидетельствовал Силуан Афонский: «Иоанн Кронштадтский постоянно был с народом, но был в Боге больше, чем многие пустынники». Хотя Иоанн Кронштадтский имел богатый гардероб, фотографировался, лошади – в удобствах, в общем.

Да и сам Силуан Афонский всю жизнь прожил в общежительном монастыре, а когда выпросился в пустыню, то не только не получил пользы, а еще и получил болезнь до конца жизни (головные боли) специально, чтобы не забывал своего греха.

Наконец, Афонское предание. После смерти преподобного Силуана один афонский монах приходит на духовный собор и подает прошение о разрешении удалиться в пустыню. Его призывают и спрашивают: «Зачем?» Отвечает: «Я думаю, что это полезно моей душе» И один из отцов ему отвечает: «А разве неудобно спасаться и здесь. У нас в монастыре провел всю жизнь покойный отец Силуан и разве вы найдете в пустыне кого-нибудь большего?».

Таким образом, все пять вопросов не дают ответа; и если все-таки вернуться к социальному аспекту монашества и именно пустынножительства, то многое нам станет понятнее, т.к. можно иначе сформулировать вопрос.

Монах, даже если явно слышит призыв Божий, уходит от благополучия, но у этой медали есть обратная сторона – он уходит от тягот земного устроения. Характернейший пример Павла Фивейского. Последней каплей, предопределившей его уход – это тяжба, затеянная его зятем из-за наследства – все отдал и оказался свободным.

Большинство из первых пустынников – или из придворной среды, как Арсений Великий, или из очень обеспеченных семейств, как три великих святителя и учителя, т.е. Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст. Василий Великий – один из теоретиков общежительного монашества, но в пустыне пробыл долго. Иоанн Златоуст, хотя и не возлюбил пустыни, но провел в ней 4 года, как бы для закалки.

Монах – это не просто блюститель строгой жизни. По смыслу крещальных обетов и, прежде всего, отречение от сатаны и предания себя целиком на волю Божию, совершенство христианина действительно необходимо в миру так же, как где бы то ни было.

Социальные связи, гражданские, семейные обязанности, социальные обязанности – они для всех и рвать их можно только тогда, когда получаешь призыв свыше! Поэтому, монах-пустынник не только бежит от мира, а он умирает для мира – умереть помимо воли Божией совсем нельзя! Шестое.

Как говорил Серафим Саровский, когда его спросили богомольцы на вопрос: «Что передать вашему братцу в Курске?» ответил, показывая на святые иконы: «Вот мои родные, а для живых родных я уже живой мертвец».

Василий Великий: «Монах должен быть вполне бездомен».

(слово экономия – ойкономия- домостроительство, домашние порядки; ойкос – лишенный дома, бездомный)

Монах не уходит в социальное никуда.

Поэтому — в седьмых. Что есть пустыннический социум? – это новое жительство, которое на земле, но не от мира. Монахи, даже отшельники, жили в особых скоплениях. Мария Египетская – абсолютно одна, но это исключение, подтверждающее правило.

Обыкновенно это не то, чтобы некое братство, а это множество детей вокруг одного отца – духовного руководителя. Между собой эти дети не общаются, кроме как по повелению старца. Домишки их сами собой свидетельствуют полную бренность земного – шалашики, землянки.

Антоний Великий и, тем более, Макарий Великий окружены учениками. У Сергия Радонежского тоже собираются ученики для духовного руководства.

В пустыне начинается новое общество, но на новых, как бы, основаниях. Отсечение воли – основной принцип этого общества. И отсечение воли таково, что монах взыскует Божьего участия в своих отношениях с руководителем, со старцем – иначе не выполнить всех послушаний.

Например, Павлу Препростому было приказано поливать сухую палку, а воду приходилось носить издалека (жара, зной). Он ее поливает долго, но Сам Господь удостоверяет нужность этого подвига для Церкви в Его домостроительстве Господнем, поэтому палка пускает корни, дает лист и приносит нездешние плоды. И тогда уже нездешние плоды его старец (наставник) дает другим ученикам со словами: «Едите плод послушания».

В таком же роде пример у Серафима Саровского с дивеевскими первоначальными – он в Дивееве никогда не был, кроме как таинственно, т.е. его замещал ангел. А сестры дивеевские бегали к нему за 15 км – столько, сколько он скажет, но и пройдя 15 км, им надо было еще стоять на морозе у порога кельи – кому полчаса, кому – час, кому – больше – в зависимости от расположения, продвинутости и т.д.

Поскольку Серафим в это время жил уже в общежительном монастыре, т.е. всем видно, один сосед по келье решил исправить, по его мнению, это самодурство и стал оказывать благодеяния монашкам, мол, что это вас старик морит да морозит, идите хоть ко мне в сени, да погрейтесь. Больше никакой задней мысли у него не было, но, когда об этом узнал преподобный, то вогнал его в запой и его выгнали из Сарова.

Послушание – общий принцип монашества, а для того, чтобы жизнь в пустыне под руководством старца была на пользу, нужно иметь еще и особый духовный вкус, который чутко реагирует на две духовные сладости: сладость покаяния и сладость послушания.

Сладость келии, духовный вкус к уединению – без этого никакого проку.

Как писал преподобный Феодор Фермейский: «Человек, познавший сладость кельи, избегает ближнего своего». Или преподобный Антоний: «Если не скажет в своем сердце человек – в мире я один и Бог, не найдет успокоения».

Только некоторые люди призываются к такому уединению в Боге, но это тогда, когда их вся жизнь превращается в молитву – им не надо понуждать себя на молитвенное делание, молитва идет сама, а это – Божий дар.

Отвергая возможности одну за другой, апофатическим методом, приходим к положительному, катафатическому результату. Пустынничество – это путь уединенного внутреннего подвига, это и духовное творчество, ибо человек предоставлен самому себе (он советуется, но время от времени), а с Богом он должен быть каждую секунду.

Этот подвиг чрезвычайно труден, потому что Господь постоянно назирает Своего раба, человек постоянно взыскует Божьего участия, но постоянно и тут же находится и «третий лишний», т.е. враг нашего спасения – бес и ничем его не остановишь – он тут – это попущено. Поэтому – это подвиг для богатырей духа, кстати, как и подвиг Христа ради юродства. Этот подвиг изначально требует огромной выносливости, светлого ума и хороших физических сил. Монашество – призвание, но у монаха вся жизнь – молитва, а молитва – это дар Божий.

В чем же дар уединенного внутреннего подвига? Божий дар – это высочайшая свобода. Даже в монастырь можно постричь насильно, а в пустыню насильно не выгонишь. Духовная свобода – это обратная сторона пустынничества.

В чем церковное служение отшельничества или пустынножительства?

Пустынник – молитвенник за весь мир. Они в больших подробностях знают заботы мира. Не только страдания проходят через сердце молитвенника, но и, вообще, все заботы мира. Находясь в пустыне, они принимают участие в делах мира, но в определенном смысле – со стороны. Дело в том, что богатыри духа в апостольской терминологии – это люди, пришедшие в полный возраст Христов (к Еф.4,13), а молятся и наблюдают они за младенцами во Христе, за малыми сими. Теперь и понятно, почему они должны быть поодаль, потому что так же, как взрослые люди, не все могут играть с детьми в лапту или в дочки-матери, а только некоторые, но для этого надо иметь чрезвычайный педагогический талант, а вообще не получается – будет фальшь. Точно также, существуют взрослые игры – партии политические или придворные, митинги, придворный этикет.

Григорий Богослов, совершив свое дело, подготовку и проведение II-го Вселенского Собора, взмолился, т.к. вынести придворного этикета не мог – и то, что он должен был иметь приличный стол, и то, что перед ним расступаются, как перед диким зверем (как он выразился) – это для него было совершенно невыносимо. Другие могут: Нектарий, Максимиан (после Нестория), «муж святой простоты и простой святости». Иоанн Постник, например, отказывался от патриаршего престола – тогда его арестовали во дворце, а в соседней комнате собрали собор и выбрали его в патриархи. Он покорился, но предупредил – все дела только после 3-х часов, до 3-х –я пребываю в непрерывной молитве.

Тихон Московский – когда к нему приходили, то получали в ответ – Святейший молится.

Таким образом, некоторые «взрослые» могут жить в миру, но для этого надо иметь особый дар – дар духовной педагогики, а если его нет, то и не нужно взрослому человеку участвовать в детском обиходе. Игра в банки, в коммерцию, в науку, в искусство – детские игры. Пустынник может понимать в искусстве, но сам он играть в эти игрушки не может.

Но ведь помощь взрослых людей детям нужна. И Симеон Столпник, пока жил в общежительном монастыре, мучил братию, как раз, чрезвычайностью своего подвига (они видели и им было тяжело). Как только он оказался на столпе, то он сходит со столпа на 3 часа в день – принимает народ, утешает, ободряет, защищает обиженных, императоры просят его присоединиться к решениям Вселенского Собора. Другими словами, взрослые наблюдают за жизнью детей поодаль, но следят, чтобы дети друг друга не обижали.

Мария Египетская, когда ее нашел в пустыне Зосима, первое, что она спрашивает: «Как там у вас? Мирно ли? Благополучно ли? Как императоры?» Зосима отвечает ей как бы по уставу: «Господь по твоим молитвам даровал нам прочный мир.»

Проблема Иоанна Златоуста.

Добрый порядок не определяет мирную жизнь, ведь гонителем Иоанна Златоуста был другой епископ старшей кафедры Феофил Александрийский, прославленный Александрийским патриархатом до сих пор. Феофил Александрийский фигурирует в правилах святых отец.

Оказывается, что вот эта безусловная свобода высокого пустынника, соработника и друга Господня именно не связанная (отсутствие всяких пут, в том числе и церковных), эта-то свобода делает пустынника авторитетом для всех.

Поэтому для живого Иоанна Златоуста защитником явился Нил Синайский против императора Аркадия, для мертвого Иоанна Златоуста (а другой святитель Кирилл Александрийский называл его иудой) авторитетом явился преподобный Исидор Пелусиот.

Таким образом, пустынники и выступают в своем церковном служении как абсолютно независимый третейский церковный авторитет. Позднее это служение примут юродивые – перед ними митрополиты изливают душу именно потому, что юродивый ничем не связан, только с Богом. Это и есть сокровенный смысл отшельничества.

Разрыв всех социальных связей оборачивается ни с чем не сравнимой свободой (по слову апостола: «Мы нищи, но многих обогащаем, мы ничего не имеем, но всем обладаем» (2 Кор.6,10)

Характеристика нового социума будет не полной, если упустить из виду других субъектов пустынножительского социума, а именно ангелов. В кондаке преподобным (всем) сказано: «…наставниче монахов и собеседниче ангелов». Ангельское собеседование — вот что входит в пустынножительство. Ангелы, как непременные участники и вестники воли Божией, корректируют поведение отшельника, его мысли, движение души.

Например, одного отшельника выбрали настоятелем монастыря. Прислали ему покорнейшее, коленопреклоненное решение духовного собора. Он по правилам просил сутки на размышления. В течение этих суток к нему закралась мысль – может быть, напрасно я думаю, что ни на что не годен, ведь есть же во мне что-то хорошее, если выбрали меня. И тут же сподобляется ангельского собеседования. Ему было сказано: «Рядниче (рядовой монах), там люди нагрешили, и Бог вложил им в сердце избрать тебя, потому что уж хуже тебя не нашлось». Но как нужно любить Бога, чтобы эту святую истину немедленно вложить в сердце и после этого согласиться, но уже совершенно искренне считая себя ничем.

Мария Египетская. Когда ее обрел преподобный Зосима, то он немедленно различил в ее словах стихи из Псалтири, притом без единой запинки. Мария была неграмотная и с голоса Псалтири никто ее не учил – знала, конечно, от ангелов.

Наоборот, если монах, пусть даже плененный духовной красотой отшельнического подвига, но не получивший Божьего мановения свыше на удаление в пустыню, тем не менее предпринимает попытку, тогда он становится добычей бесов. Например, в конце XIX века один епископ на покое, взяв благословение Синода, удалился в пустыню в Сирийских горах. Через некоторое время его вывезли оттуда совершенно расслабленного, т.е. в параличе. Некоторые думали, что нашему времени не дано таких подвигов; но дело не во времени, а в том, что он самовольно предпринял это дело, не будучи к нему призван. Таких примеров много.

Преподобный Серафим Саровский провел в затворе 21 год и вышел только по повелению Матери Божией, но сам он никогда не советовал уходить в пустыню одному – уж если очень тебя разнимает, то хотя бы чтобы было двое-трое. Всегда предупреждал – в общежительном монастыре мы боремся с врагами как с голубями (помыслы, которые надо учиться отсекать), а в пустыне, как со львами и леопардами. (на Афоне и в келью даже ломятся).

Подводя итоги длительного периода монашества (~1500 лет), Серафим Саровский говорил: существует три служения, за которые нельзя браться без особого призвания Божия. Это суть: служение отшельничества, служение Христа ради юродства и служение настоятельства.

Закончим все же катафатическим восхвалением. «Собеседники ангелов» — а в чем?

Предупреждение и корректив ангельский – это, ведь, дело отрицательное тоже, т.к. при ошибке, спотыкании, при преткновении, а настоящее дело – это совместное славословие Творца и ангельская дружба. Ангелы, ведь, друг другу припевают «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф, исполнь неба и земли, славы Твоея… Осанна в вышних…» Так и пустынники во время своих редких свиданий, как собеседники ангелов, совершают, главным образом, хвалу. Это внутреннее возвращение к статусу первенствующей Церкви до великого рассеяния. Это блаженное состояние, когда молитва перестает быть прошением, а становится славословием и хвалой.