Отца Анны Ахматовой звали Андрей Антонович Горе́нко. Гумилёв, после развода с Анной Ахматовой, говорил с ударением Го́ренко (от слова “горе” — так он переиначил её девичью фамилию).
Отец Анны Ахматовой был капитаном второго ранга, преподавал в разных военных учебных заведениях. Мать, Инна Эразмовна, урождённая – Стогова. В семье было шесть человек: отец, мать и четверо детей, то есть у Анны Ахматовой — два брата и сестра. Но фактически родные в её жизни почти не играли роли. В 1905 году (Ахматовой было 16 лет) отец ушел из дома и жить стало труднее. Причём до такой степени, что хотя она не любила жаловаться, но иногда проговаривалась:
Стать бы снова приморской девчонкой,
Туфли на́ босу ногу надеть,
И закладывать косы коронкой,
И взволнованным голосом петь.
(“Вижу выцветший флаг над таможней …”, 1913)
Для барышни в те времена ходить без чулок — это был верх неприличия. Даже горничная на постоянном месте не решилась бы пойти без чулок (разве что поломойка). А дело в том, что у Ахматовой даже не было лишней пары чулок. Когда уже она была замужем (они повенчались с Гумилёвым в апреле 1910 года) и в замужестве на её первый день рождения (11 июня) Гумилёв купил подарочную коробку, где было в том числе и три пары шелковых чулок, так она запрыгала от радости.
Гумилёв встретил Ахматову, когда ей было 14-15 лет, а женился, когда ей было 20 лет. Гумилёв в неё был очень влюблён, хотя ему это не мешало иметь встречи на стороне.
Первый сборник Ахматовой “Вечер” вышел под псевдонимом Анна Ахматова. В своей мифической биографии Ахматова писала, что это княжеская фамилия. Хотя Ахматова – это девичья фамилия прабабушки с материнской стороны, которую она, конечно, не знала. И не княжна Ахматова, а просто Ахматова (князья Ахматовы были, но это однофамильцы).
Всю свою жизнь Анна Ахматова писала свою мифическую биографию, и всю жизнь работала над имиджем, и всю жизнь строила свой пиар. Например, в сборнике “Четки” (второй её сборник) вышло стихотворение, ставшее классическим:
Высокие своды костела
Синей, чем небесная твердь…
Прости меня, мальчик веселый,
Что я принесла тебе смерть –
За розы с площадки круглой,
За глупые письма твои,
За то, что, дерзкий и смуглый,
Мутно бледнел от любви.
Я думала: ты нарочно –
Как взрослые хочешь быть.
Я думала: томно-порочных
Нельзя, как невест, любить.
Но все оказалось напрасно.
Когда пришли холода,
Следил ты уже бесстрастно
За мной везде и всегда,
Как будто копил приметы
Моей нелюбви. Прости!
Зачем ты принял обеты
Страдальческого пути?
И смерть к тебе руки простерла…
Скажи, что было потом?
Я не знала, как хрупко горло
Под синим воротником.
Прости меня, мальчик веселый,
Совенок замученный мой!
Сегодня мне из костела
Так трудно уйти домой.
“Мальчик веселый” – это про какого-то мальчика-гимназиста, который был в неё влюблён и от любви к ней повесился. Это всё она придумала, но так трогательно придумала, что и
И смерть к тебе руки простерла…
Скажи, что было потом?
Я не знала, как хрупко горло
Под синим воротником.
Прости меня, мальчик веселый,
Совёнок замученный мой!
Сегодня мне из костела
Так трудно уйти домой.
Тогда же в сборнике “Четки” вышло другое стихотворение. Которое начиналась словами:
Муж хлестал меня узорчатым,
В двое сложенным ремнём.
За тебя в окошке створчатом
Я всю ночь сижу с огнём.
Для тебя я долю хмурую,
Долю-муку приняла.
Али любишь белокурую,
Али рыжая мила?
И т.д.
Если Анна Ахматова замечала, что на её стихотворение не обратили внимания при публикации, например, в журнале, то она помещала его в сборник. Если и тут не замечали, то она переносила его в другой сборник и т.д. – пока не заметят.
Надо сказать, что это срабатывало. Уже в 1916-1917 году вышла в буквальном смысле карикатура, в которой Гумилёв во фраке и в цилиндре хлещет Ахматову, привязанную к шведской стенке, узорчатым, вдвое сложенным ремнём.
За вторым сборником “Четки” пришел третий сборник “Белая стая”, затем “Подорожник” и так далее.
В 1912 году у них с Гумилёвым родился сын Лёвушка, Лев Николаевич Гумилёв. Отец обожал сына. Ребёнок проводил много времени в имении бабушки по отцу в Тверской губернии.
Ахматова фактически сына видела мало и сразу стала мечтать о другом ребёнке, который пусть бы рано умер, но пусть бы он был только её. Этого второго ребёнка тоже никогда не было, но он время от времени фигурирует в её стихах.
Ты ребёнка за ручку ко мне приведи,
Так давно я скучаю по нём.
(“Заболеть бы как следует, в жгучем бреду…”, 1922)
В 1918 году Анна Ахматова и Гумилёв развелись. Хотя Гумилёв этого совершенно не хотел – инициатором развода была она. После развода Гумилёв иногда кое-что разоблачал. Например, отрицал, что у Анны Ахматовой был туберкулёз, так как она хорошо плавала, хорошо спала и аппетит имела прекрасный. Анна Ахматова осенью 1914 года лечилась в Финляндии в санатории, а осенью 1915 года – в Крыму тоже в санатории. Однако никаких признаков чахотки у неё не было (прожила 77 лет).
После развода у Анны Ахматовой и у Гумилёва были любовные романы. О Гумилёве говорили, что он завидует таланту и славе Анны Ахматовой. Талант Ахматовой признавали все и даже Блок. В то же время к Гумилёву относились скорее отрицательно (Ходасевич, Мандельштам и др.).
Досталось от собратьев по перу, которые относились к так называемому “второму цеху поэтов”, который был организован Гумилёвым после революции. В защиту Гумилёва можно сказать, “второй цех поэтов” был прообразом Литературного института. По настоящему его надо сделать имени Гумилёва, а не имени Горького, каковым он был до недавнего времени.
В 1918 году после развода Анны Ахматовой и Гумилёва (это всё после Собора 1917 года – вся процедура развода была смягчена), Анна Ахматова опять вышла замуж церковным браком за Владимира (или Вольдемара) Казимировича Шилейко – польского происхождения, египтолог, разбросанный, но очень талантливый, влюблённый в неё много лет.
Ничего хорошего из этого брака не вышло. По выражению того же Гумилёва – “Я, конечно, был плохой муж, но Шилейко — катастрофа”. По всей вероятности, со стороны Ахматовой сработал закон психологической компенсации. Она долго и безнадёжно была влюблена в художника Бориса Анрепа (позднее – эмигрант), с которым она познакомилась в 1915 году (Ахматовой 26 лет). Поэтому брак с Шилейко и Ахматовой распался очень скоро, но развод они оформили только в 1926 году и после этого Анна Ахматова уже замуж не выходила.
В сентябре 1921 года Гумилёв был расстрелян. Его приписали к так называемому таганцевскому делу. При обыске у него нашли прокламацию кронштадтского мятежа матросов. Об этом лучше всего сказано у Георгия Иванова в его книге очерков. Отпевали Гумилёва в часовне на Невском проспекте. Все утешали его вторую законную жену Анну Николаевну (урождённую Энгельгард), а Анну Ахматову, которая тоже присутствовала, никто не утешал (она стояла у задней стены сама по себе). “Но мне всё казалось, — вспоминала жена Георгия Ива́нова, Ирина Одоевцева, — что вдова Гумилёва не эта, закутанная в чёрное, девочка, а вот она – Ахматова”.
Посмотрим на события исторические и судьбоносные – революции. Сначала февральская. Интеллигенция её просто не заметила, а эта революция была их, как и заметил в 1943 году митрополит Вениамин Федченков.
Но когда начался развал фронта, когда начался солдатский бунт, когда начались братания, то есть массовые провокации, а главное, всерьёз заговорили именно в обществе о том, чтобы открыть фронт немцам, вот тогда Анна Ахматова написала своё знаменитое стихотворение: “Когда в тоске самоубийства”.
Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал,
И дух суровый византийства
От Русской Церкви отлетал,
Когда приневская столица,
Забыв величие своё,
Как опьяневшая блудница
Не знала кто берёт её,
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: “Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну чёрный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид”.
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Стихи эти были напечатаны в газете “Воля народа” (1918 г., №1 от 12 апреля). Хотя стихотворение сразу получило и прессу и внимание читателей, Анна Ахматова включала его ещё два раза в сборники: “Подорожник” и “Anno Domini”, т.е. сборник 1921 года [“Anno Domini” – лето господне (Лк.4,19)]. Этот сборник “Anno Domini” – последнее, что осталось от прежней знаменитой и модной Ахматовой, блиставшей в 1913 году. По выражению Георгия Иванова: “Те, кто блистал в 13 году, как призраки на Петербургском льду”. Кому принадлежал утешный голос? Конечно – дьяволу. Заметим, что он звал “сюда” — в эмиграцию. Значит – дьявол-то в эмиграции и зовёт к себе.
Где-то у Михаила Кузьмина сказано: “Бывают странными пророками поэты иногда”. И это тоже пророчество.
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид.
Это ведь как раз портрет будущего эмигрантского менталитета. Почти весь он построен как раз на создании новых имён, которые бы покрыли “боль поражений и обид”.
Итак, выбор Анны Ахматовой был сделан и жребий брошен – она остаётся в России; но в России надо было жить. Она оформила в новом советском паспорте свой псевдоним Ахматова как фамилию. Но из всех деятелей власти у неё была поклонница Лариса Рейснер (сохранились письма). Рейснер не попадала даже в пятёрку вождей, а потому и Ахматова не попала в группу обласканных (как Горький, Маяковский и даже Пастернак и т.д.).
Фактически последний сборник Ахматовой вышел в 1921 году. В 1922 году был образован СССР и в новых республиках Советского Союза тоже были свои поэты, которые писали на своих национальных языках, а надо было их поэзию донести до советского читателя (русского читателя); русский язык – государственный язык. Понадобились переводчики. Переводчики по подстрочникам, которые перелагали подстрочники на вполне приличный русский язык (подстрочники составляли переводчики, которые знали национальный язык).
Анна Ахматова была задействована и вот этим она жила. Национальным поэтам чрезвычайно повезло, но её имя не проставлялось. Единственный поэт, который проставлял своё имя, был Пастернак, так как он был собственный (личный) поэт Сталина.
Этими переводами Анна Ахматова занималась многие годы. Но после войны к национальным поэтам СССР добавились ещё и поэты стран народной демократии.
До поры до времени сын Ахматовой и Гумилёва Лёвушка находился у родных отца, а лет с 15 поселился у матери. Через некоторое время они оба переезжают к Пунину – это друг сердца Ахматовой. У Пунина была семья (жена и дочь) и так они и жили все вместе. Разрешилось всё это в 1937 году, когда посадили Пунина и Льва Гумилёва.
Как писала Анна Ахматова:
И доспорился яростный спорщик
До своих енисейских равнин —
Враг народа шуан, заговорщик,
Мне ты – единственный сын.
Шуаны – это участники контрреволюционных восстаний против французской революции 1789 – 1799 годов в защиту королевской власти и католической церкви.
Движение шуанов заглохло при Наполеоне в 1803 году.
Итак, у Анны Ахматовой посадили единственного сына. Анна Ахматова проводит много часов и даже дней в тюремных очередях в Ленинграде. Сын сидел в Крестах и это время отражено ею в поэме “Реквием”. Эпилог – (заключительная часть поэмы).
Опять поминальный приблизился час.
Я вижу, я слышу, я чувствую вас:
И ту, что едва до окна довели,
И ту, что родимой не топчет земли,
И ту, что, красивой тряхнув головой,
Сказала: «Сюда прихожу, как домой».
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.
Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
Так пусть и они поминают меня
В канун моего поминального дня.
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество.
Но только с условьем – не ставить его
Ни около моря, где я родилась:
Давно уже с морем разорвана связь,
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь,
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век,
Как слезы, струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.
Для мировой литературной мысли Ахматова так и осталась автором вот этих двух стихотворений: “Когда в тоске самоубийства” и “Реквиема”.
Для русской эмиграции, а её полный выразитель – архиепископ Иоанн Шаховской, в поэме “О русской любви” он написал и об Ахматовой.
Благодаря “Реквиему” эмиграция почувствовала себя неуютно. Во всяком случае они предстали не как судьи, а как подсудимые, в частности, их правота – сомнительная.
В те дни Ахматова смутилась
От “голоса утешного”. Он звал
В иные страны. Голос тот не знал,
Ахматова страданью обручилась,
В ней “Реквием” её уже звучал
И нёс её торжественною силой.
Был “Реквием” в крови её лица,
Он вёл её к народам и сердцам.
(“Поэма о русской любви”, 1967)
В “Реквиеме” есть одна загадочная строка: “Кидалась в ноги палачу”. Какому палачу? Когда и где кидалась?
Анне Ахматовой, благодаря связям (20-х годов), удалось получить аудиенцию у Поскрёбышева. Но сам Поскрёбышев был абсолютно не самостоятелен – начальник личного секретариата Сталина. И, конечно, то, что Поскрёбышев принял Ахматову – это было с ведома вождя.
Но Мандельштам написал: “Мы живём, под собою не чуя страны” (в 1930 году, а попало к Сталину в 1934). И Сталин уже больше на такие “грабли” не наступал. Поэтому “Реквием” лёг к нему на стол сразу же.
Стихи Сталину понравились, да и вообще он был расположен к хорошим стихам. Сталин решил проверить Ахматову – что она сама за человек? Товарищ Сталин имел свой подход – где у человека базис, а где надстройка.
Базис – это то, на чём он стоит; это – опора его личности. А что выше, чем он красуется – это надстройка и она ничего не решает.
И вот Анне Ахматовой, которую не издавали 18 лет, ей, чьи переводы выходили безымянно, и жене, хотя и бывшей, но расстрелянного мужа и матери посаженного сына, вдруг предложили издать сборник стихов. Притом сборник тех стихов, которые включит она сама (без предварительной цензуры).
Она туда включила из ранних стихов “В доме у дороги непроезжей”:
Здесь всё то же, то же, что и прежде,
Здесь напрасным кажется мечта.
В доме у дороги непроезжей
Надо рано ставни закрывать.
И так далее.
То есть стихи, которые воспевают самоубийство – упадочнические стихи. Эти стихи не печатали даже при Брежневе. Сборник “Бег времени” вышел в 1965 году (при Брежневе) и этих стихов там нет. Они были включены только в большую серию Библиотеки поэта в 1976 году, то есть через 10 лет после смерти Анны Ахматовой.
В этот сборник[1] она включила и псевдоправославное стихотворение – “Плотно сомкнуты губы сухие”. Сборник вышел очень быстро, уже в 1940 году. В ответ Пастернак прислал ей восторженное письмо, где прямо писал, что “Ваше имя теперь снова Ахматова, как тогда, когда я и думать не посмел к Вам приблизиться”. Но хлопоты о сыне пришлось прекратить.
Далее, как сказано у Блока, “стало беспощадно ясно”, где у Анны Ахматовой базис и где надстройка. После 1956 года она стала люто и гласно ненавидеть Сталина.
Но это всё впереди, а пока вскоре началась война. Ахматова в Ленинграде и в сентябре 1941 года блокаду она почувствовала на себе, хотя в очередях не стояла, паёк у неё всё-таки был. 28 сентября её эвакуировали в Ташкент.
Всё же она испытала и бомбёжки, и гибель близких людей. В 1942 году погиб её младший друг: мальчик Валя Смирнов – сын её соседей по дому на Фонтанке. Ему посвящено одно из её бессмертных стихотворений, потом вошедшее в цикл “Ветер войны”.
Постучись кулачком – я открою.
Я тебе открывала всегда.
Я теперь за высокой горою,
За пустыней, за ветром и зноем,
Но тебя не предам никогда…
Твоего я не слышала стона.
Хлеба ты у меня не просил.
Принеси же мне ветку клена
Или просто травинок зеленых,
Как ты прошлой весной приносил.
Принеси же мне горсточку чистой,
Нашей невской студеной воды,
И с головки твоей золотистой
Я кровавые смою следы.
Это написано в Ташкенте, когда она узнала о смерти мальчика при артиллерийском обстреле Ленинграда.
Другое стихотворение из того же цикла и в том же 1942 году.
А вы, мои друзья последнего призыва!
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена!
Да что там имена!
Ведь всё равно — вы с нами!..
Все на колени, все!
Багряный хлынул свет!
И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами –
Живые с мёртвыми: у Бога мёртвых нет.
В надежде на публикацию последнюю строку она переписала и стало:
Для славы мёртвых нет.
Но слава зависит от конъюнктуры и ей ли было этого не знать!
Стихи напечатают в журнале “Знамя” (№4, 1945 год), а потом в её однотомнике большой серии “Библиотека поэта” (1976 год).
После войны в 1946 году Анна Ахматова некоторое время была в фаворе. Льва Николаевича выпустили, службу в штрафбате ему зачли, а ей вручили памятную медаль блокадницы; сделали ей творческий вечер с подобранной, но многочисленной публикой. В 1946 году Константин Симонов и Илья Эренбург поехали в Париж, чтобы в том числе пообщаться и с русской эмиграцией; там и о ней сообщили.
В 1948 году вышло постановление о журнале “Нева”, где вскользь были упомянуты Зощенко и Ахматова. Она очень тогда испугалась. А тут 1949 год – торжественное празднование 70-я Сталина. И все поэты (и ведущие и второстепенные) его славословили. Анна Ахматова не была исключением и написала так:
И благодарного народа
Он слышит голос: мы пришли
Сказать — где Сталин, там свобода,
Мир и величие земли.
Эти стихи были опубликованы в журнале “Огонек”, но значительная часть тиража журнала официально уходила за границу. Русская эмиграция журнал “Огонек” расхватывала, ведь они дорожили любой весточкой с родины. Как выразился ещё до войны Георгий Иванов: “О Советской России мы знаем, как об обратной стороне Луны – только то, что она есть”. А тут такое имя, столь знакомое. И тот же Георгий Иванов (язва известная) тут же откликнулся: “Конечно, кто же не знает, что где Сталин, там рай земной. Только вот вопрос – почему такой мастер русского стиха как Анна Ахматова, здесь пишет такими вымученными ямбами” (см. Иванов Г.В. “Поэзия и поэты”, 1950).
Эти строки дошли до Ахматовой и она их не забыла. Позднее Наталья Ильина (возвращенка из дальневосточной эмиграции) призналась Анне Ахматовой, что читала “Петербургские зимы” Георгия Иванова, но та оборвала её совершенно по-советски – Вас здесь не стояло (так говорили в советских очередях).
С сыном Львом Николаевичем Гумилёвым отношения так и не наладились.
По закону психологической компенсации в 50-60 годах (природа не терпит пустоты) Анна Ахматова окружена молодёжью уже новой, не прошедшей войны. Самая яркая фигура из её окружения – Иосиф Бродский.
Иосиф Бродский вполне может называться её учеником. Он познакомил её с песнями Высоцкого, а она уже что-то слышала, только думала, что это – фольклёр.
В конце жизни к Ахматовой пришло и международное признание. В 1964 году она получила какой-то титул в Италии (съездила в Италию); сборник “Бег времени” (1965 года); получила звание почётного доктора Оксфордского университета (это было опубликовано в центральных советских газетах).
Но она знала, что дни её сочтены. Анна Ахматова всегда считала себя православной и перед ней встал вопрос об ответе: о грехе, о правде и о суде (Евангелие от Иоанна, гл.16, ст.8).
Что ответ перед Господом будет и что суд грядёт, Ахматова знала (тут у неё сомнений не было) и этот суд встал перед нею со всей непреложностью. В её душе родились слова:
Светает. Это Страшный Суд.
И встреча горестней разлуки.
Там мёртвой славе отдадут
Меня Твои живые руки.
Стихи написаны в декабре 1964 года (опубликовали в 1971 году и слово “Твои” написали, как твои).
[1] Получивший название “Из шести книг” – впоследствии она его не переиздавала; кое-что оттуда включила в “Тростник”.