Список лекций Новейшая история Русской Православной Церкви (1917-2000)
Митрополит Сергий – кормчий корабля церковного. “Божий ратник”.
- После Декларации: вопрос о полномочиях митрополита Сергия. Смысл завещания патриарха Тихона. Вопрос о “Заместителе”.* Экклезиологическая оценка.
- Реакция за границей. Окружное послание архиерейского Синода (ВЦУзагран) от 9 сентября 1927 года.
- Реакция митрополита Евлогия. Запрос в Москву. Урегулирование вопроса в “Евлогиевском лагере”.
- Христовы свидетели за границей. Святой сорокоуст епископа Вениамина Федченкова.
(*) Вопрос о “заместителе” относится только к Русской Православной Церкви, так как в церковно-каноническом праве такого понятия нет.
Человеческими усилиями, испытания, которые достались Сергию, вынести было нельзя; но ещё когда его нарекали во епископа в 1901 году, что-то он, безусловно, предвидел. Сергию был дан дар предвидения, и революцию он стал ждать в 1904 году: он прямо сказал при начале японской войны, что “русская государственность может быть сметена надвигающимися событиями, но Русская Православная Церковь погибнуть не может”. И ещё перед этим при наречении епископа его речь была на основе 2-го послания к Коринфянам (2Кор.5.17-19).
17Итак, кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь все новое.
18Все же от Бога, Иисусом Христом примирившего нас с Собою и давшего нам служение примирения, 19потому что Бог во Христе примирил с Собою мир, не вменяя людям преступлений их, и дал нам слово примирения.
Это служение примирения митрополит Сергий, прежде всего, относит к своему служению епископскому; и этот крест своего служения Сергий пронёс и ни единого мгновения в своей жизни не пытался его отклонить.
Нарекания после Декларации начались и справа и слева: били по обеим щекам. Реакция отечественного епископата и реакция заграничного архиерейского Синода относились к разным областям церковной жизни и касались совсем разных вопросов.
В России стали ходить подметные грамоты, анонимные письма и так называемое “Киевское воззвание”, которое, не говоря по существу о содержании пастырского послания Сергия, того, что впоследствии было названо “Декларацией”, однако же подвергало всяческому сомнению и даже нареканию (иногда добросовестному, а иногда и не очень) полномочия митрополита Сергия: а именно, имел ли он право выпускать оную Декларацию без благословения митрополита Петра и, вообще, — кто он такой?
Этот вопрос (кто он такой?) будет задаваться множество раз; и последним его задаст в 1948 году епископ Афанасий Сахаров (один из непоминовенцев), который этим и будет объяснять, что он столько лет пребывал в расколе. Но патриарха Сергия епископ Афанасий признал в тюрьме, то есть где-то в начале 1944 года; патриарха Алексия I он принял сразу. (Епископ Афанасий – автор стихиры “Русь Святая, храни веру православную, в ней же утверждаемся” стихира не очень высокого достоинства, так как в церковно-славянском языке полагается звательный падеж; а звательный падеж от слова “Русь” будет “Русие”).
“Письмо катакомбникам” 1955 года – это всё-таки post factum, а Сергию досталось ante factum — Сергию досталось сразу и по горячим следам.
Речь идет о том, что каковы полномочия и какие имеются возможности для передачи власти, притом полноты патриарших прав и обязанностей в таких экстремальных условиях, когда нет возможности созвать ни поместного, ни даже архиерейского собора.
Собор 1917-1918 года, как-то учитывая эти экстремальные условия, предусмотрел, что в случае ареста или какого-то исключения патриарха из условий церковной жизни патриарх назначает себе заместителя, воспринимающего в полноте его патриаршие права и обязанности. Таким заместителем был назначен митрополит Агафангел, но он не смог этими возможностями воспользоваться. А когда Тихон был освобожден, то все его права и обязанности естественно вернулись к нему.
На случай кончины патриарха и невозможности созвать новый собор, Собор 1917-1918 года предусмотрел положение о преемстве патриарших прав и обязанностей в период междупатриаршества (деяние 142-е Собора от 10 августа 1918 года). Это положение предусматривало, что в случае кончины патриарха под председательством старшего по хиротонии члена Синода собирается соединённое присутствие Священного Синода и Высшего церковного совета и они избирают местоблюстителя патриаршего престола, который обладает правами умаленными, то есть местоблюститель с другими автокефальными Церквами сносится только в сотрудничестве с Синодом и поминается он на Великом входе вместе с Синодом.
Этого положения Собора 1917-1918 года осуществить никогда не удалось, так как к 1925 году уже не оставалось ни Священного Синода, ни Высшего церковного совета, то есть не оставалось органов, которые бы обладали всей полнотой канонической власти на случай смерти патриарха.
Патриарх умер, обладая всей полнотой церковной власти. И патриарх в нарушение 76-го Апостольского правила и 23-го правила Антиохийского собора,[1] делает заявление, то есть оставляет завещание, в котором прямо сказано (на случай его внезапной смерти) – наши патриаршие права и обязанности до законного выбора нового патриарха предоставляем временно (дальше идет перечисление кандидатур).
При патриархе Тихоне уже не было Синода, но были три помощника: митрополиты Тихон Уральский (Оболенский), Петр Крутицкий (Полянский) и Серафим Тверской (Александров).
Воспринимая патриаршие права и обязанности, митрополит Петр уже сам назвал себя “местоблюстителем”, тогда как должен был назваться “исполняющим обязанности патриарха”. Это диктовалось, видимо, тем соображением, что его русский епископат знал мало, и он страшился принимать на себя эти обязанности и как бы становиться самозванным патриархом (когда митрополит Петр был арестован, то все проблемы тут же и всплыли).
Митрополит Петр хотя и был арестован, но был жив и поэтому возношение за богослужением его имени как патриаршего местоблюстителя оставалось обязательным (это тоже его распоряжение). Когда во главе Церкви встанет митрополит Сергий, то он издаст распоряжение о том, чтобы сначала поминать Петра, потом его, Сергия. И это послужит еще одним камнем преткновения, так как в Церкви было направление, которое поминало Петра, но не поминало Сергия, которые и были названы “непоминовенцами” (от слова “поминать”).
Если объем полномочий Петра вытекал из завещания Тихона (было сказано – патриаршие права и обязанности), то объем полномочий заместителя был не ясен. А именно, было не ясно – является ли он предстоятелем во всей полноте объема предстоятельских прав; или он – какой-то управляющий, который действует только для решения текущих дел и при возвращении законного и.о. патриарха обязан будет дать ему отчет. С этим положением, что он даст отчет, никто не спорил, и менее всего сам Сергий; но объем его прав, пока Петр сидит, – вот тут оставалась огромная брешь, в которую и хлынуло всякое нестроение.
В конце 1928 года митрополит Елевферий Богоявленский назовет это все – “здоровым брожением”: Церковь привыкла за синодальный период чувствовать себя бесправной. А здесь, когда стала свобода, когда были сняты государственные обручи, так каждый начинает давать свой совет (начинается брожение, подобное дрожжам). Поэтому, естественно, начинается огромное количество разногласий, сколачивание партий, борьба этих партий и, разумеется, подметные письма (чаще всего не подписанные). Но эти неподписанные письма иногда приписываются каким-то авторитетным лицам, а чаще всего, они просто распространяются среди тех людей, которые сразу же в своих душах находят отзвук тому, что там написано.
Митрополит Иоанн Снычев по непосредственному поучению своего учителя митрополита Мануила, который собирал архив о расколах в Русской Церкви, написал книгу о расколах, в которой приведены, в том числе, и письма, которые писали Сергию (См. “Церковные расколы в Русской Церкви 20-30-х годов XX века”, Сортавала, 1993 г.).
С одной стороны пишут сочувствующие – “… Весь корень зла, вся злостная инсинуация лежит в том, что Вы действуете будто бы без благословения митрополита Петра; что митрополит Петр будто бы дал Вам право заниматься текущими не важными делами. Рассейте нелепое обвинение, отец родной!” (это письмо епископа Максима Руберовского, викарного архиерея Волынской епархии).
(В истории такое уже бывало. Например, когда святитель Мефодий Моравский был предстоятелем двух поместных Церквей — Моравии и Паннонии, то чего только в подметных письмах о нем ни писали: и что слежка-то за ним установлена, и что грамота то папы Иоанна VIII подложная и так далее).
А вот высказывания противоположные. В одном из неподписанных писем пишется так: “Ведь митрополит Сергий только и.о. местоблюстителя, то есть лицо не самостоятельное, долженствующее действовать, во всяком случае, не вопреки указаниям того, чье имя он сам возносит на божественной литургии, как имя своего господина. Поэтому он должен был запросить митрополита Петра о его отношении к весьма важному предпринимаемому им ответственному шагу и только с благословения того и действовать”[2].
В этом вопросе и надо было опереться на положение Собора – если бы мог архиерей (тем более — предстоятель) управлять из мест лишения свободы, то не нужен был бы никакой заместитель. Тот факт, что сам статус заместительства прошел соборное утверждение, говорит о том, что Собор не предоставляет возможности управлять из мест лишения свободы, то есть из тюрем, лагерей и так далее.
Послание Сергия начинается с указания на завещание и на всю церковную политику патриарха Тихона, то есть Сергий именно его чувствовал своим предшественником, передающим ему крест предстоятельского служения.
В подметном письме говорится, что ссылка на патриарха Тихона – “дает всякое основание заключить, что санкция от митрополита Петра не получена” (она действительно не была получена – митрополит Пётр узнал всё из газеты “Известия” от 19 августа 1927 года). “А если так, то это – уже крупное самочиние. Насколько важно было для митрополита Сергия получить благословение митрополита Петра, показывает то соображение, что в случае несогласия его с деятельностью своего заместителя митрополита Сергия этот последний сразу же становится таким же похитителем власти, как и те лица, о которых он упоминает в своем воззвании” (григорьевцы и прочие, которые тоже именовали себя “староцерковниками”).
Каноны безнаказанно нарушать нельзя: предстоятельский престол – не то имущество, которое можно передавать сколько угодно раз, меняя распоряжения. Управляющего, действительно, можно одного прогнать, а другого поставить. Вдобавок, дело происходит в Русской Церкви, которая все-таки 200 лет прожила при каноническом беззаконии, то есть при попрании всех церковных положений; она вообще не очень понимала, что такое жить на основе строгих церковных канонов.
Так или иначе, это воззвание было не единственным. Было еще и “Киевское воззвание”, примерно того же содержания.
“Местоблюститель Пётр, хотя и отделен от нас тысячами верст, однако, благодарение Богу, еще жив; является ответственным за Русскую Церковь святителем и поминается во всех храмах Русской Церкви. Раз местоблюститель жив, то, естественно, его заместитель не может без согласия с ним предпринимать никаких существенных решений, а должен только охранять и поддерживать церковный порядок от всяких опасных опытов и уклонений от твердо намеченного пути.
Митрополит Сергий, — “сторож” Русской Церкви, не имеет права без санкции митрополита Петра и сонма русских иерархов декларировать и предпринимать ответственейшие решения, которые должны определить жизнь церковного организма в каждой клеточке его”[3].
В этом “Киевском воззвании”, конечно, уже не добросовестное сомнение, а уже вот такая партийная борьба. Во-первых, является ли он ответственным за Русскую Церковь перед Богом – это ещё Бога надо спросить. Главное, чего не достает Русской Церкви в это время – это вот этого огненного сознания, что глава Церкви – Христос; слишком долго в главах Церкви ходил император. Во-вторых, то, о чем пишет Сергий в своем пастырском послании июля 1927 года, — люди забывали, “что случайностей для христианина нет, что всегда и во всем действует та Десница Божия, которая ведет всякий народ к предназначенной ему цели”.
Поэтому, ни приход к власти большевиков; ни смерть патриарха Тихона; ни арест митрополита Петра — не являются случайностью и не являются злой волей проходимцев большевиков, потому что без воли Божией ни один волос даже с головы частного человека не падет и, уж тем более, целая поместная Церковь, особо возлюбленная Господом.
Сергий на это смог ответить, только когда у него появился журнал, который будет действовать с 1931 года по 1935 год. За этот четырехлетний срок Сергий в церковной печати успеет дать необходимые экклезиологические разъяснения, потому что науки “Экклезиологии” в семинариях не проходили.
Пишет он так: “По действующим церковным правилам титул местоблюстителя патриаршего престола усвояется иерарху, который временно исполняет обязанности первого епископа данной Церкви. Предусматривается должность местоблюстителя и по положениям о нашем Высшем церковном управлении Собора 1917-1918 годов” (то есть в период временно освобождения патриаршей кафедры за смертью или уходом от должности и до избрания нового патриарха.).
Обычный местоблюститель при нормальном течении церковной жизни после смерти патриарха избирается Священным Синодом и Высшим церковным советом – учреждением, которому фактически переходит вся полнота канонической власти. Подобный местоблюститель “не пользуется ни авторитетом патриарха, потому что избирается только на время до избрания нового патриарха, ни полнотой патриаршей власти, так как он остается членом Священного Синода и его председателем и может действовать только по полномочию Синода и не раздельно с ним”.
“Эту ограниченность полномочий местоблюстителя подчеркнул и Российский Собор 1917-1918 года (142-е деяние), определив, что местоблюститель не имеет патриаршего права возношения его имени по всем церквам патриархата, а также права обращения от своего имени с посланиями к всероссийской пастве: и то и другое местоблюстителю предоставляется только совместно со Священным Синодом”.
Сергий далее замечает, что вот это соборное положение не выполнено, так как местоблюститель получил свои полномочия не от Синода и не совместно с Синодом, которого не было, а непосредственно от патриарха.
Сергий продолжает: “Знаменательно, что ко дню смерти патриарха из всего столь широко на Соборе задуманного аппарата остался один патриарх: он один сохранил свои полученные от Собора полномочия на управление Российской Церковью.
Существовавший при патриархе Синод (с 1923 года) из трех архиепископов, а потом митрополитов, полномочия от Собора не имел – был собран по личному приглашению почившего и с его смертью терял полномочия”[4].
Дальше Сергий со свойственным ему бесстрашием задает вопрос — для чего покойный патриарх Тихон решился на такой шаг и отвечает – Нужно было сохранить в сознании Русской Церкви сам, хотя бы, титул патриарха, то есть напоминать и напоминать пастве, что пока патриарха нет, но он будет, что только такое по 34-му Апостольскому правилу единоличное возглавление соответствует церковному устроению, освященному апостольским авторитетом и авторитетом VI-го Вселенского Собора.
“Оставался единственный путь для сохранения патриаршества – личным патриаршим распоряжением указать лицо, которое бы по смерти патриарха восприняло бы всю полноту патриаршей власти для передачи будущему патриарху; и это почивший сделал своим завещанием.
Так как вопрос шел именно о том, чтобы сохранить для Русской Церкви не в теории, но и на практике, в действии, учрежденную Собором патриаршую власть во всей ее полноте, то в завещании и говорится определенно о переходе к одному из указанных кандидатов всех прав и обязанностей патриарха без каких-либо ограничений.
… Уже сам владыка митрополит Петр при вступлении в должность избрал для себя такой титул, может быть, желая этим показать, что он совсем не намерен присваивать патриаршей власти пожизненно, а смотрит на себя только как на временного носителя этой власти для передачи будущему патриарху. По прямому же смыслу завещания он должен был бы именоваться “исправляющий должность патриарха””. (Вот это все было разъяснено Сергием с предельной ясностью, но только в 1931 году)[5].
Ещё та, далеко идущая инструкция Троцкого (1922 года), предусматривала такое положение, как самое желательное, чтобы был лояльный возглавитель Церкви, которого часть Церкви не признавала бы. И Господь попустил исполнение этой инструкции. Вот в таком немыслимом положении Сергий окажется, начиная с июля 1927 года и до сентября 1943 года. Уже, будучи избран патриархом он скажет: “Будучи на должности местоблюстителя, я ощущал себя временным; думал, будет избран патриарх и он исправит мои ошибки”.
Какие ошибки? – Об этом предоставлено гадать историкам. Поспеловский (Православная Церковь Америки), например, считает, что это как раз и была Декларация.
Всё претерпели мы, Божии ратники,
Мирные дети труда.
Надо было пронести через все 16 лет своего служения крест поношения; тот самый крест, который является восприятием Креста Христова; это есть кеносис, истощание, умаление, уничижение; и другого пути нет.
Но все подметные письма в отечестве были всё-таки не более чем пропагандой: сама по себе Декларация вызвала отделение только у некоторых индивидуальных оппозиционеров. Например, Феодора (Поздеевского) Волоколамского, викарного архиерея Московской епархии, бывшего настоятеля Данилова монастыря; или бывшего Тамбовского епископа Зиновия (Дроздова).
Так как епархии Тамбовская и Нижегородская соседствуют, то епископ Зиновий успел посетить Христа ради юродивую Марию Ивановну Дивеевскую и, видимо, желая испытать ее прозорливость, спросил – я кто? А она ему в ответ – Ты — поп, а митрополит Сергий – архиерей. (Ты – поп, то есть ты связан строжайшим каноническим послушанием).
Если Декларация все-таки встретила противление на родине, то что же ждать от заграницы, которая и начала как бесчинствующее сборище и продолжала бесчинствовать при Тихоне и, разумеется, не оставила этого своего занятия и теперь.
Декларация была прислана за границу; и притом так, как будто предыдущих бесчинств не было, как будто всё, что они тут наделали до этого, был просто психологический срыв; а они – обыкновенные послушные чада Церкви.
“Мы потребовали от заграничного духовенства дать письменные обязательства в полной лояльности к Советскому правительству во всей своей общественной деятельности”.
Лояльность означает буквально добросовестность. Но для эмигрантов, которые не являются гражданами СССР и таковыми не признаются на территории СССР, которые не имеют советских паспортов и так далее, — как понимать эту лояльность там?
Термин “лояльность” позднее становится “резиновым”, то есть растяжимым. Заграничное, карловацкого толка, духовенство, возглавляемое митрополитом Антонием Храповицким, поймет Декларацию так, что надо дать “письменное обязательство” в полной верности Советской власти во всей своей общественной деятельности. Как всегда, идет откровенное мошенничество. Например, “наконец, послание напоминает о том, будто бы святейший патриарх Тихон в 1922 году закрыл наш архиерейский Синод; отмечает, что Синод существует, политически не меняясь, что будто бы своими притязаниями на власть он даже расколол заграничное церковное общество на два лагеря.
Послание митрополита Сергия и членов Священного Синода составлено не свободно, а под сильным давлением гонителей нашей святой Церкви и мучителей русского народа большевиков”.
Зададимся вопросом – а для чего большевикам Декларация? Ведь гораздо удобнее, если бы ее не было, так как это пастырское послание выбивает из-под их ног почву; ведь духовенство сажали, начиная с 1923 года и не как церковников, а вменяли им либо КР либо АСА (антисоветскую агитацию). Декларация, как пастырское заверение в полной гражданской добросовестности духовенства, оставляет у большевиков только одну возможность – быть гонителями за веру.
Гражданская добросовестность (выполнение законов) заключается в апостольском исповедании – нет власти, аще не от Бога; существующие же власти от Бога установлены (Рим.13.1).
Если это исповедание становится огненным, становится жизнью твоего духа, то это и есть апостольская лояльность (как ее потом назовут за границей): “что Сергий хотел быть апостольски лояльным к существующему кесарю России” (Иоанн Шаховской, “Белая Церковь”).
К заграничному духовенству была применена опять икономия. Церковная икономия заключалась в том, что всё-таки заграничное церковное общество было расколото в 1926 году на два лагеря, когда митрополит Евлогий покинул архиерейский Синод.
Спасительная икономия в данном случае нашла следующее воплощение в реальных событиях русской жизни. Дело в том, что в этих двух лагерях, которые уже между собой не сообщались, отношение к Московской Патриархии было разное.
Синод Храповицкого Декларацию встретит в штыки и переврет послание Сергия: напишет так, что “радости и печали безбожной власти – наши печали и радости” и даст следующий комментарий: “Радости Советской власти – оскудение веры и благочестия, умножение беззакония, развращение людей, разрушение Церкви, страдание верных чад Божиих, пролитие крови праведных, насаждение на земле царства дьявола. Может ли это быть радостью для Церкви?” (Окружное послание архиерейского Синода за подписью 10 иерархов).
У Евлогия под началом три епископа: Владимир Ниццкий (Тихоницкий), Сергий (Королев) Пражский, и Вениамин Федченков; и для них проблема лояльности тоже была. Евлогий от себя, как законный управляющий приходами Русской Православной Церкви за границей, послал Сергию запрос; а именно, предложил свое толкование лояльности. Оно заключалось в следующем – “не превращать церковного амвона в трибуну для политических выступлений”.
На этот запрос рукою Сергия (все документы целы) написано – Достаточно.
Поспеловский позднее писал, что Сергий принял такое толкование и ничего другого не потребовал: не надо никакой подписки от мирян. Поэтому напрасно проливали слезы князь Григорий Трубецкой и Зинаида Гиппиус – Не подписывайте, владыко! (это они Евлогию).
Не надо даже никакого апостольского исповедания – достаточно не превращать церковного амвона в трибуну для политических выступлений, каковые дела запрещаются 6-м, 81-м и 83-м апостольскими правилами[6].
Только три священника не остались подчиненными Евлогию и перешли в карловацкое подчинение, а все остальные такое заверение дали и спокойно продолжали служить и до 1930 года изменений в западном Московском экзархате не было (поминали и Петра и Сергия).
Антоний Храповицкий на словах отверг Декларацию (как насильственную), но, тем не менее, не пожелал перейти в юрисдикцию Сербской Православной Церкви. Резолюция была такой: “Заграничная часть Русской Церкви считает себя неразрывной духовно-единой ветвью Русской Церкви; она не отделяет себя от Матери-Церкви и не считает себя автокефальной[7]. Она по-прежнему считает своей главою патриаршего местоблюстителя митрополита Петра и возносит его имя за богослужениями”. Сергия на Великом входе не поминают, но в алтаре Антоний Храповицкий поминает Сергия как реального возглавителя и предстоятеля Русской Церкви.
Отношения с Евлогием были как-то урегулированы, а с архиерейским Синодом Сергий до середины 1928 года выжидает. Когда к Сергию приедет митрополит Елевферий, то скажет, что, зная заграничную ситуацию, следует признать бесполезность канонических прещений. Поэтому до 1934 года Сергий придерживался всё того же принципа икономии.
Внутри Русской Православной Церкви не кончается благодатная жизнь, даже для бесчинствующих, пока они не отлучены церковным актом, их литургия остается благодатной и действия их, хотя бы и в нарушение церковных правил, имели под собой и законные основания, то есть их терпят.
Когда в Москву в 1928 году приехал митрополит Елевферий, то он сказал Сергию так: “Что особенно взволновало русскую эмиграцию в Декларации, так это Ваши слова “радости и успехи власти – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи”. Вы не можете себе представить, какое негодование возбудили в ней эти слова против Вас, сказал я ему, прохаживаясь с ним по его келье. Он остановился, вскинул на меня свой пристальный взгляд и с едва заметной на лице улыбкой спросил меня – А Вы читали мою Декларацию? — А как же, читал. — Там ведь нет этих слов, которые Вы мне приписываете, там есть “радости и успехи нашей Родины – наши радости и успехи и неудачи ее – наши неудачи”. Если будет в нашей родине неурожай, голод, повальные болезни, кровавая междуусобица, ослабляющая наш народ, то, конечно, этому народному горю мы не будем радоваться.
А если под управлением Советской власти страна будет преуспевать, богатеть, улучшаться, то мы этими успехами нашей страны не будем огорчаться, как радуются и огорчаются враги Советской республики. Но, разумеется, если в стране нашей станет увеличиваться неверие, Церковь будет преследоваться, мы не может этому радоваться, как об этом заявлено мною в письме от 14 марта 1928 года. В этих верованиях и чаяниях мы стоим твёрдо. И не только у вас за границей так прочли это место Декларации, нашлись такие и здесь у нас, ко мне обращались с вопросами, что это значит? Пришлось им объяснить письменно.
Я немного смутился. Хотя я лично не придавал существенного значения этим словам Декларации”, — Елевферий признается, что он и сам воспринял это место в “эмигрантском” толковании.
Елевферий был канонистом, поэтому и не придавал значения этим словам; да еще при этом помнил формулу, выработанную Собором: “вразуми и укрепи всех, иже во власти суть, и возглаголи в них благая о Церкви Твоей и о всех людях Твоих”.
Цель Сергия (ближайшая) была в получении хотя бы регистрации, то есть признании Церкви в своем праве на существование на территории Советского Союза; потому что будут истребляться служители Церкви, но признание Церкви как таковой останется; будет рубиться ствол, но корень будет цел и от этого корня пойдут новые побеги.
“Тогда достижение митрополита Сергия, при уже выраженном первосвятителями условии (то есть при известном факте признания Советской власти патриархом Тихоном и митрополитом Петром), представилось только желательным достижением того, чего домогались последние. Разве могла бы тогда показаться с какой-либо стороны обидной для православного сознания просьба митрополита Сергия ко всей патриаршей в России Церкви вознести благодарственные молитвы ко Господу, тако благоволившему о святой нашей Церкви. Ведь в получении легализации дано Богом Церкви, хотя частично, в известной доле в меру нужды её, то, о чём молился Всероссийский Собор.
… Неужели лучше, получив некоторый дар от Бога, пройти его молчанием, чем выразить Ему благодарность?”[8].
Это взгляд Елевферия, Христова свидетеля. Елевферий – человек вообще не укоризненный: он не подпадает 16 правилу Двукратного собора, так как не был беглецом – Елевферий был в Вильно до революции и остался в Прибалтике после Рижского мирного договора. Конечно, Елевферию рассуждать было гораздо легче именно потому, что вся полнота Божьего благоволения была с ним.
Елевферий продолжает: “Хотя я лично не придавал существенного значения этим словам Декларации, если бы они и были выражены в редакции, усвоенной эмиграцией, потому что я и сам их так воспринял (то есть не правильно прочли все – как будто у всех пелена на глазах), но невольно подумал – что же это? Или в заграничной печатной Декларации неверно передано это место, или сам митрополит Сергий старается истолковать в примирительном смысле неудачно сказанное.
— А так ли это? Простите, владыко, спросил я. — Прочтите сами, если сомневаетесь. И он достал печатную Декларацию и нашел то место – читайте.
Действительно. “Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской Родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи”.
Тогда это несколько изменяет дело”.
Пока Господь нас держит именно на этой земле, то мы не можем ее самовольно покидать, так же, как архиерей не может бросать паству; так и Родина – это, прежде всего, родной народ.
Христов свидетель, которому было дано указание относительно русской заграничной Церкви, был епископ Вениамин Федченков. Вениамин Федченков, будущий митрополит, — архиерей, переехавший за рубеж вместе со своей паствой – с Белой армией.
Именно он, когда была получена Декларация (он тоже сомневался), для получения ответа предпринял служение 40 литургий (святой Сорокоуст). Для понимания Декларации Вениамин изощрил свое внимание и во время совершения литургий, и во время чтения дневного Апостола и Евангелия – всякий раз слушал Божий голос – как этот голос через Священное Писание и через слова литургии обращается лично к нему. После 34-й литургии Вениамину дается вразумление – он видит знаменательный сон.
Сон Вениамина Федченкова.
“Будто я в каком-то большом городе. Лето. Живу в домике одноэтажном; справа от меня ограда высокая и дальше — храм. Я заведую детьми, учащимися разных возрастов, притом одни дети живут вне ограды, другие – внутри ее, но те и другие вместе под моим управлением.
В городе ждут прибытия некоего высокого духовного лица, как будто бы патриарха, едва ли не митрополита Сергия; повсюду – великая любовь к пребывающему.
Мы с учащимися тоже в ожидании вне ограды, он должен прибыть к нам. Мы выстраиваемся в два крестных хода. Вне ограды дети имеют всё: и хоругви, и фонарь со свечкой, и, главное, — крест.
Я облачился в мантию архимандритскую, будто бы. Смотрю — у второго внутриоградного крестного хода нет ничего, кроме хоругвей”. (Хоругвь – это икона, поднятая на древке, это – возвещение своей веры (на виду)).
Так свидетельствует и митрополит Елевферий, что эмиграция церковной жизнью не живёт, но утешается тем, что у них есть свой храм и свой батюшка; всегда в нужных случаях его можно призвать.
“Как? Почему? (что нет ничего, кроме хоругвей). Я приказываю немедленно бежать в храм за всем этим, но последние страшно медлят – бегу сам. Нет креста – алтарь заперт”.
Впоследствии, начиная с 1934 года, алтарь и будет заперт, то есть после канонического запрещения; он заперт и до сих пор.
“Ищу подсвечника, справа горит убогий, но со свечой; схватываю, кому-то отдаю. Ищу икон – не сразу вижу. Налево около стены, наконец, нахожу икону Казанской Божией Матери; четыре на шесть вершка, в дешевенькой серебреной оправе с искусственными бумажными цветками вверху. Слава Богу! Передаю какой-то незнакомой, ласковой и робкой, небольшого роста старушке; она улыбается, берёт. Ищу другую. Рядом другая икона – святителя Гермогена; очень большая, шестнадцать на двенадцать вершков, деревянная с позолотой чеканки; тяжелая, но я ее схватываю легко и тоже передаю какой-то другой женщине со словами – “тяжелая икона, но ничего, могу и сам”. Они ушли с иконами. Ищу опять креста… Нет нигде…”
Итак, Вениамин ищет для эмиграции креста, то есть спасительного страдания, подвига. Его нет. Икон тоже мало, но какие есть? Казанская икона Божией Матери и икона святителя Гермогена: всё о спасении России (от захватчиков); об этом – заветная мысль эмиграции. И женщины молятся (в основном).
И сон оканчивается колокольным звоном там, в России. “И вот зазвонили чаще: прибыл ожидаемый святитель. В России – ликование: спаслись”. И Вениамин спешит навстречу с крестным ходом; но … “ноги волочатся, будто бы сто пудов в них”. (“Святой сорокоуст”, 1927 год).
И только после неоднократных вразумлений свыше и благословения Афонских старцев, притом не прямо, а – поститься три дня и читать особую молитву, ими составленную специально для него, и ожидать, чту Сам Господь откроет в его сердце, — Вениамин, единственный из архиереев-беженцев, дал подписку “за”, с приложением пространной записки “церковного характера”, кбк он эту лояльность понимает. И на это вновь получил благословение Афонских старцев (архимандрита Кирика, братского духовника Свято-Пантелеймонова монастыря; и архимандрита Мисаила, настоятеля): “Они совершенно и во всем согласились” (их курсив – замечает Вениамин), особенно с запиской “церковного характера”.
Знаменательно, что ответ с Афона пришел 4 ноября (н.ст.) (на “осеннюю Казанскую”), а “3-й день”, то есть срок для решения, пришелся на 7-е ноября – в “тот самый” день, да еще на 10-летнюю годовщину революции.
Воистину – ничего “от себя”, но всё – по прямому и ясному вразумлению свыше.
[1] Так как на похороны патриарха Тихона собралось 58 правящих архиереев, которые и выбрали Петра, поэтому завещание Тихона имело значение только в качестве пастырского совета (23-е правило Антиохийского собора прямо говорит, что на вдовствующее место избирается епископ собором епископов, “имеющим власть произвести достойного”).
[2] Иоанн (Снычев), митрополит. Цит. Соч., с. 138.
[3] Там же, стр. 139.
[4] Там же, с. 140-141.
[5] Там же, с. 141-142.
[6] Тж. IV-й Вселенский Собор, правило 7-е; Двукратный собор, правило 11-е.
[7] Автокефалия Церкви без своей территории не признается.
[8] Елевферий (Богоявленский), митрополит, “Неделя в Патриархии”, ч. IV.