Классическая русская литература в свете Христовой правды. Лекция № 14

Print Friendly, PDF & Email

Список лекций Классическая русская литература в свете Христовой правды.

Лекция 14.

  1. Тургеневские женщины.
  2. Тургенев и архиепископ Иоанн (Шаховской): внятное свидетельство о святой праведнице Гликерии («Живые мощи»).

Выражение «тургеневские женщины» уже давно стало нарицательным. Лев Толстой писал в свое время, что до Тургенева никаких тургеневских женщин не было, но после произведений Тургенева они появились.

Но ведь говорят, что и сказка с чего-то взята; а уж тем более такой важный объект российского менталитета. Конечно, тургеневские женщины были, но подход, который выработал Тургенев — этот феномен не только воплотился в жизнь, но и стал жить в российском менталитете, вошел в активный словарь (нарицательный эпитет).

В конце 90-х годов, а именно, в произведениях Чехова явно можно видеть, что понятие «тургеневские женщины» приобретает некую ироническую, а потом и пародийную окраску. Особенно это характерно в повести Чехова «Рассказ неизвестного человека».

Петербургский скептик Орлов говорит, что «всю жизнь я терпеть не мог тургеневские романы и вот попал в самые тургеневские герои. Это у Тургенева сказано: чтобы благородная, честно мыслящая девица шла за любимым человеком на край света и служила там его идее. У нас «край света», как правило, находится в квартире любимого человека.

Дальше Орлов замечает, что «если мне понадобиться когда-нибудь освобождать Болгарию, я не буду для этого нуждаться в дамском обществе». (То есть пародируется явно Елена Стахова).

Сам рассказ Чехова «Душечка», конечно — пародия, но эта пародия на тургеневскую женщину. Душечка совершенно самоотверженно и безоглядно, как и Елена Стахова, служит идее любимого человека. Этой идеей может быть театр; может быть труд («мы с Васечкой люди труда»); ветеринарное дело; но когда меняется любимый человек, то меняется и «идея». Когда же Душечка остается без любимого человека, то она видит во сне свой пустой двор.

Характерные основополагающие черты тургеневских женщин.

Прежде всего, — безоглядность; затем, готовность отдаться идее любимого человека.

У Аси, например (из повести «Ася»), когда «прерывается идея», то она навсегда покидает свое общество и больше о ней никто и никогда не слыхал.

Наталья Ласунская тоже готовится безоглядно следовать за Рудиным, а тот как-то пожимает плечами и призывает ее к благоразумию.

Елена Стахова явно ищет избранника-пришлеца, нового человека, который бы явился откуда-то (из не наших краёв) и пафос Елены Стаховой тоже уйти.

В этом смысле кое-что подметил и Гончаров («Обрыв»); но у Веры (героини «Обрыва») всегда стоит громадный вопросительный знак — а может быть, и незачем уходить? У тургеневских героинь этого нет. И недаром прототип этих героинь Юлия Петровна Вревская всё-таки умирает в балканском походе под Константинополем, где русская армия (победившая) вымирает от тифа.

Как тезис можно поставить так, что кроме безоглядности и жертвенного служения идее любимого человека, у тургеневских женщин присутствует фетишизация. Отсюда всегда это всё отдаёт надрывом: Ася обязательно рыдает или все у нее граничит со срывами характера, с истериками; Наталья Ласунская, хотя и возвращается на более или менее обычную стезю, но она порывает с самой памятью о том, кто такой Рудин; и так далее. Елена Стахова после смерти Инсарова остается служить его делу, его памяти, но в последнем письме как-то прорывается нотка ложного фатализма: а именно, «может быть, это я его убила, теперь его очередь увести меня с собою в могилу». Это всё сплошное кумиротворчество и, поэтому дело не только не христианское, но явно граничащее с прельщением.

Рассмотрим две фигуры, которые действуют несколько иначе, то есть они избирают в своей жизни нечто отличное от идеи любимого человека.

Очень проблематичная фигура — Лиза Калитина («Дворянское гнездо»). Жизнь этого образа в русском менталитете в последующие годы будет иметь длинное продолжение. И характерный пример тому — «Пушкинская речь» Достоевского. Достоевский много говорит о Татьяне и говорит, что вот такой красоты положительного образа более никому из наших писателей не удалось создать, кроме, разве, Лизы Калитиной Тургенева. Следовательно, Достоевский безусловно в положительном смысле воспринимает этот характер. Этот характер (по преданию) очень положительно воспринял и Аполлон Григорьев. В позднейшее время был такой свидетель русского Зарубежья Петр Иванов, который написал книгу «Смирение во Христе», где он тоже необыкновенно положительно характеризует Лизу Калитину.

В лучших своих произведениях писатель свидетельствует больше, чем он сам может понять. Эта мысль высказана ещё Платоном («Апология Сократа»), что писатель или поэт всегда имеет некий момент одержимости, поэтому он выговаривает то, что превосходит меру его понимания. Но далее философ, рассматривая то, что поэт выговорил, имеет возможность это разобрать, осмыслить и освидетельствовать. Добавим, что как раз у художника, человека душевного, дух находится в рабстве у разумной части души, а именно, у чувствующей, то есть эмоциональной ее части. Именно поэтому эта часть чрезмерно усиливается и, наоборот, рассудочная часть той же разумной части души несколько обедняется и умаляется.

Такое же явление прослеживается у Льва Толстого в Анне Карениной. И в этом смысле наиболее гармоничен Достоевский. Тургенев явно в произведении «Дворянское гнездо» свидетельствует больше, чем он сам понимал, и это можно отследить по его письмам, высказываниям.

Воспитательницей Лизы была ее няня Агафья Власьевна, покаявшаяся грешница, но человек как бы штундисткого, то есть полу-сектантского толка. Няня рассказывает Лизе житие Пречистой Девы, жития отшельников, которые царей не боялись и когда «капала их кровь, то цветы вырастали» и так далее. Но нигде ни одним словечком не сказано: живет ли она жизнью Церкви, ходит ли к причастию и, наконец, когда няня скрывается, то появляются слухи и какие-то темные свидетельства, что она удаляется в раскольничий скит. Но рассказ об этой Агафье Власьевне относится не к началу романа, а к концу, уже после объяснения Лизы и Лаврецкого, то есть в момент наибольшего напряжения повествования.

По российским законам прелюбодеяние, которое признано виновной стороной, являлось достаточным условием для развода. В прелюбодеянии была виновна Варвара Павловна (жена Лаврецкого). Когда Лаврецкий обнаружил ее любовника, то написал ей об этом и получил ответ с полным признанием в прелюбодеянии, то есть, как говорит адвокат у Льва Толстого — «прелюбодеяние по обоюдному соглашению». Всякие трудности Синодального развода были связаны с тем случаем, если человек пытался освободиться от своей дражайшей половины против ее согласия (тогда, действительно, надо было иметь улики), но стоило самой виновной признать сам факт и брак немедленно расторгался.

Почти все герои середины XIX‑го века, а не только тургеневские, как-то спустя рукава относятся к таинству брака. То есть всяческие попрания чистоты брачного союза вообще как будто не учитываются, как будто считается, — а кому какое дело, что кума с кумом сидела (Гоголь).

Поэтому, несмотря на такое подтверждение, Лаврецкий палец о палец не ударил, чтобы оформить развод. Затем, когда Лаврецкий прочёл фельетон о смерти «мадам Лаврецки» в иностранном журнале, то, сущности, это и подвигло его для развития отношений с Лизой: Лаврецкий усиленно ждёт подтверждения газетной статьи. Притом, он уже и сам в своем нетерпении, как бы досадуя на себя, сравнивает себя с вороном, который всё ждёт крови, так и он ждёт свидетельства событий.

Когда выясняется, что жена его жива, то следствие буквально напрашивалось: надо было вместе с женой ехать в Петербург и хлопотать в Синоде о разводе. Вместо этого он оповещает всех (и Лизу), что приехала жена и где-то болтается (дает ей возможность внедриться в ситуацию). А Варвара Павловна ведь — далеко не дура (женщин-хишниц Тургенев описывал); она сразу бросается к Калитиным, так как расспросив прислугу, выясняет, что ее бывший муж (Лаврецкий) бывал там каждый день. И она решила, что этот феномен нужно выяснить и площадку эту оттоптать; она не ошиблась. При одном взгляде на Лизу (с этаким французским замечанием — «да она прелестна») она поняла, чту искал там Федор Иванович.

Таким образом, ни в ком из литературных критиков не наблюдается трезвого взгляда на ситуацию; но современная молодежь определяет сразу, что Лизу он «проворонил». Ведь Лаврецкий абсолютно неверующий, например, когда посещает православный храм, чтобы там повидать Лизу, то замечает в храме мужика, который истово молится и, невзирая на свои собственные неприятности, горе другого человека всё-таки останавливает его внимание и он спрашивает мужика: «Что у тебя, голубчик?» И тот отвечает серьезно и очень коротко: «Сын помер». И у Лаврецкого тихо проходит мысль, — «что может заменить им это — утешение религией».

Так что Лаврецкий абсолютно неверующий и более того, как раз для верующего человека развод в этом случае был бы необходим, потому что нельзя то, что уже перестало быть реальностью (брак), а осталось только на бумажке, — сохранять такой брак оскорбляет Господа.

Есть русское выражение «работать спустя рукава» и его можно расширить так — можно и жить спустя рукава. Жизнь спустя рукава уничтожает активность, притом и социальную активность. Социальная активность проявиться в 60-70-е годы в произведениях Достоевского.

Тургенев вообще-то наблюдал людей и строгих к себе, — славянофилов, например. Важно то, что он совершенно правильно подмечает главную черту социальной психологии лишнего человека — инертность. Инертность — некоторая привычка жить спустя рукава, то есть, как бы не то чтобы вынужденная пассивность — ведь, в сущности, отсутствие творческого отношения к жизни — это привычка плыть по течению. Как писал Высоцкий: «Кто рули и вёсла бросит, тех нелегкая заносит». Привычка плыть по течению, жить изо дня в день, то есть отсутствие творческого отношения к жизни, есть одна из сторон (один из аспектов) уныния. Творческое отношение к жизни — это значит строить свою судьбу: и достаток, и здоровье и так далее.

Как рассматривают окружающие эту ситуацию? Одним из самых трезвых и разумных людей в романе является Марфа Тимофеевна, которая опасается (и это ее главное опасение), что Лаврецкий и Лиза просто уедут.

И она говорит: «Федя, а ты честный человек»?

Он: «Да, надеюсь».

— Хорошо, что надеешься. А ты дай мне честное слово, что ты честный человек.

— Извольте. Да зачем это Вам?

— Уж я знаю зачем. Да и ты, отец мой, ты ведь не глуп; подумаешь, так поймешь. Знаю, что тебе нелегко, а кому легко-то? Вот уж на что я в свое время мухам завидовала, а вот, как-то среди ночи услышала, как муха в лапах у паука стонет: нет, думаю, есть и на них гроза.

Судьба Лизы Калитиной как бы зависает. Откуда же приходит ее решение? Впоследствии Николай Семенович Лесков напишет, что как раз уходы в монастырь для женщин из дворянского круга были в моде в Орловской губернии и именно в 30-е годы, то есть в те годы, к которым относится действие романа — это как раз после смерти Пушкина. Тургенев знал сам несколько случаев ухода в монастырь девушек из общества и это послужило побудительной причиной для рассмотрения этого сюжета; то есть, он как бы в обратном порядке раскручивает этот «кокон» и пытается найти причину: зачем девушке из общества уходить в монастырь?

Жизнь спустя рукава привела к тому, что таких вот дворянского круга тихих аутсайдеров и в то же время «тюфяков»[1] была целая социальная группа. Разница была только в том, что одни тихо почивали, а другие вели жизнь более трезвую. Отсутствие творческого отношения к жизни — это и есть определяющая особенность тюфяка. Причины появления «тюфяковости» разные. Это может быть и воспитание, например. Иногда эту причину искали в национальном русском характере. Для англичанина, к примеру, житейская активность более распространена. Пассивное отношение к жизни и согласие (соизволение) плыть по течению — это одна из форм уныния. Тюфяк — это резкое умаление героического начала в мужском характере. (Елена Стахова ищет пришлеца, потому что ищет героя). Отчасти верно и то, что из-за этой причины женщины пошли в эмансипацию, но это не евангельское дело, так как дело женщины слушаться мужа, но до тех пор, пока он сам слушается Бога.

Лиза — человек более волевой и она — не «Душечка», поэтому она сама сразу занимает активную позицию и заставляет Лаврецкого примириться с женой, то есть попросту натягивает на него шутовской кафтан рогоносца. Другое дело, что, в конце концов, они друг с другом помирились на разводе (de fakto). Но это тоже придумала сама Варвара Павловна, которая прямо сказала — «я понимаю Ваше положение». И по выражению ее «умных глаз» он увидел, что она понимает его положение вполне. «Но, — продолжает она, — Вы должны отдать мне ту справедливость, что со мной легко живется: я не забуду Ваших благодеяний… и сумею уважать Вашу независимость и Ваш покой». Это и есть развод de fakto, и она уезжает в Париж навсегда, а он дает ей вексель, чтобы откупиться от ее вторичного приезда.

Что такое уход в монастырь Лизы Калитиной с православной точки зрения? С православной точки зрения — это вообще преступление. Как расценивает Марфа Тимофеевна решение Лизы? — Сначала, что это просто бред; потом, если она не больна и не бредит, начинает пугать Лизу. Но чем она ее пугает — «Лизочка, ты же не знаешь жизнь монастыря». И начинается: «Маслищем конопляным кормить станут; бельище наденут толстое-претолстое», и так далее.

Для ухода в монастырь требуется Божье призвание на подвиг. По классификации Пафнутия Великого, что можно выделить три побудительных причины для принятия на себя этого особого подвига.

Первая причина (самая серьёзная) — это призвание Божие на подвиг. Такое призвание в тургеневское время имела Елена Васильевна Мантурова — раскрытая пасть дракона и призвание Матери Божией во свидетельницы и тут же данный обет.

Вторая побудительная причина — это решение, принятое благодаря доброму примеру и желание подражать такому примеру. Например, в Дивееве можно выделить Елизавету Алексеевну Ушакову, будущую игуменью Марию[2] — она пришла к своему решению постепенно под влиянием чтения книг Тихона Задонского.

Третья причина — это решение, принятое под влиянием внешних обстоятельств[3], в том числе и насильственный постриг, то есть в попрание всех церковных законов и в попрание самого монашеского замысла, который был дан ангелом Пахомию Великому.

Во всяком случае, никакого ни призвания, ни примера, а только третья причина могла руководствовать Лизой Калитиной, а именно, уйти из привычных условий, которые ей опротивели, но уйти так далеко, чтобы никто тебя не нашел (родным она не пишет никогда). Ключ, вообще говоря, ко всей фигуре Лизы Калитиной в последнем сюжете эпилога, когда Лаврецкий посещает этот монастырь, подстерегает ее в храме, где она пробирается с клироса на клирос «торопливо-смиренной походкой монахини». И при встрече с Лаврецким она только ниже наклонила исхудалое лицо и только ее руки сильнее сжали чётки.

Эта сцена показывает то, что, хотя прошло уже девять лет, она все эти девять лет думает о Лаврецком и внутренне оплакивает эту свою неудавшеюся жизнь. (Мария Египетская не грехи оплакивает, а борется с греховными последствиями, но решимость у нее безусловная — ее сразу же, когда подавали монетку, назвали амма, то есть матушка, — так называют только стариц).

У Лизы — одна из самых распространенных ошибок, а именно, обыкновенная психическая ошибка. И, в сущности, — это монастырь без Бога, без Христа: не Небесный Жених и никакой ее не призывает — ей главное — уйти; и уйти туда, куда ей подсказывает социальный расклад. Именно с этими социальными раскладами идет борьба Серафима Саровского. Ведь такой же причиной, как неудачный роман, может быть и отсутствие всякого романа, то есть засидевшаяся девушка не выходила замуж; не удавалось выйти замуж — шли в монастырь. Такая, уже за сорок, девушка из дворян приходит к Серафиму получить благословение на уход в монастырь. А тот ей отвечает, что жизнь в монастырях трудная, не для всех она выносима и тебе это совсем не надо, а ты выйдешь замуж[4], но только помни, что в супружестве нужно соблюдать взаимную верность, мир и любовь.

В Синодальный период Церковь находится, в сущности, в положении унизительном и униженном; и вдобавок с комплексом пауперизма, который поражает и белое духовенство и монастыри (особенно женские). Поэтому для игуменьи главное то, что Лиза Калитина принесет большой вклад, поэтому ей уже не до духовных причин. (Сейчас гораздо лучше).

Тургенев (человек малой церковности) в этом романе свидетельствует гораздо больше, чем он может осмыслить. Он говорит о том, что религиозная церковная судьба русской женщины оказывается настолько неустроенной и какой нужен подвиг, чтобы восстановить в своей жизни Христову истину.

И такой пример Тургеневу удалось создать, а именно, святая и праведная Лукерья («Живые мощи»). Лукерья была счастливой невестой; высоченная, полная, певунья, плясунья. Как совершается ее призвание? Она как-то упала и что-то в ней повредилось, доктора ей не помогли и она стала лежачей больной. Лукерья лежит в сарайчике, вся иссохла — ее прозвали «живые мощи».

Дальше у нее начинается, фактически, боговдохновенный и Богом посланный ей затвор. Поразительно, как дальше совершается ее жизнь. Прежде всего, она не только не ропщет, а она сразу же думает о том, кому хуже: у другого пристанища нет; иной слепой или глухой, а я, ведь, всё вижу, всё слышу. Она вся растворяется в этом внутреннем чутком внимании к Божьему миру и к Божьему делу. «Прочту, — говорит, — молитвы, а я их мало знаю: Отче Наш, Богородицу, да акафист, а потом лежу себе, лежу полеживаю и не думаю, чую, что жива, слышу — и вся я тут». На это митрополит Иоанн (Шаховской) замечает: «Вот оно — обнаженное восприятие жизни как бытия».

Лукерья достигает бесстрастия, но как — вот эта высшая простота духа без малейшего поползновения своей самости. С другой стороны, удивительная способность отстаивать Христову правду и в своей жизни и в жизни других. Приходит священник причащать ее и говорит — да зачем тебя исповедовать, ты в твоем положении и согрешить-то не можешь. А она ему отвечает: «а мысленный грех, батюшка?» Ее молитвы, видимо, достигают того, что когда к ней в тонком сне являются ее родители, то они свидетельствуют, что «ты свои грехи уже победила, а теперь побеждаешь наши. Нам теперь много способнее стало» (в загробном-то бытии).

Явление смерти дано было Лукерье в виде странницы. «Лицо особенное, постное лицо, строгое. И будто от нее все сторонятся, а она, вдруг, верть и прямо ко мне. Остановилась и смотрит. Я спрашиваю ее — кто ты? А она говорит — я смерть твоя. Мне что бы испугаться, а я, напротив, рада, радёхонька, крещусь. Говорит мне та женщина, смерть моя, — жаль мне тебя, Лукерья, но взять тебя с собою не могу, прощай. Господи, как мне тут грустно стало; и смерть моя вернулась ко мне и стала мне выговаривать — понимаю я, что назначает она мне мой смертный час, да не понятно так, не явственно, после, мол, петровок». Кончина Лукерьи действительно наступила после Петрова поста.

Уже в местном предании, которое дошло до Тургенева-рассказчика, сказано, что в самый час смерти в полном сознании Лукерья свидетельствовала, что был колокольный звон, хотя день был будний, а до ближайшей церкви пять вёрст. И сказано, что она же и свидетельствовала, что звон шел не со стороны церкви, а сверху — именно оттуда вышние силы приветствовали Свою рабу.

Этот рассказ митрополит Иоанн (Шаховской) как бы заново открывает для себя в 50-е годы XX‑го века и заканчивает так: «Только религиозной или подлинно художественной интуицией человек способен увидеть эту истину высшей человечности, как увидел ее Тургенев в лице многотерпеливой русской женщины. Ее духом, побеждающим все испытания, спасается Русь». (Подразумевается, конечно, советская действительность 50-х годов.)

[1] по выражению Писемского, у которого есть повесть «Тюфяк».

[2] Первая игуменья Дивеева.

[3] Раннее вдовство, «засиделась» девушка и так далее.

[4] Прп. Серафим Саровский — покровитель поздних браков (в том числе).